– «Доно» означает «самый важный кожаный мешок».
Гарин улыбнулся в ответ. Шутит – значит приходит в себя.
Его взгляд скользнул по худой спине девушки, по пунктиру позвоночника, по острым крыльям лопаток, по тонкой шее. Захотелось подойти, приобнять, ободрить.
Аоки словно почувствовала это, расправила плечи и твердо произнесла:
– Никогда не смей меня жалеть. Все, что я получила – это мой сознательный выбор.
– Я не жалею, я переживаю, – ответил Юрий. – В том числе и как командир. Я обязан знать с каким багажом мои подчиненные идут в бой.
Кира сидела словно статуя, лишь грудь вздымалась от дыхания. Потом резко повернулась к Гарину, внимательные миндалевидные глаза девушки поймали его взгляд.
– Уверена, что ты изучал мое личное дело, доно.
– Там слишком мало, – Юрий не лукавил. – Общий профиль, почти нет конкретики. Набор характеристик, словно речь о машине.
Уголки губ Аоки чуть приподнялись.
– Я и есть почти машина, – сказала девушка.
– Я уверен, ты понимаешь, о чем я говорю. Все эти твои глубокие аугментации, генетические изменения… Ты просто не должна быть среди нас, Кира. Так с кем именно я имею дело?
Девушка отвернулась, ее острый профиль четко вырисовывался на фоне светлой стены.
Юрий терпеливо ждал.
– Да нечего особенно рассказывать, доно, – нехотя начала Аоки. – Обычная девчонка из инкубатора, удачно выбравшая специализацию. Попала в платный манеж, оттуда в интернат, прошла профхирургию… Тебе нужны подробности, командир?
– Как считаешь нужным.
– Я была корпоративным скальпелем, спецом по деликатным поручениям. Не класса «А», конечно, но могла удивить кое-чем. Только вот в моем деле быстро стареют, доно. Не успеешь щелкнуть пальцами, как твой интерфейс уже не совместим с новейшими системами. Или старые «железки» конфликтуют с новыми. Знаешь, как бывает? Ты думаешь, что будешь вечно сильной, быстрой и здоровой, но в один прекрасный день все начинает сыпаться к чертям.
Она легко ударила себя ладонью по локтю.
– И вот ты уже в запасе, ходишь истуканом в охране. Это в лучшем случае. А в худшем…
Кира обвела взглядом зал, словно обозревала тем самым всю «Полынь».