Кажется, за спиной началась какая-то потасовка, потому что звякнуло оружие. Хьёль-амир поднялся, брови его сдвинулись в одну линию. Я тоже достала Кааса, намереваясь прирезать ползающую таххарийскую тварь, кем бы она ни была.

— Не надо, мейлори Юна Горст, — спокойно остановил меня принц дикарей. — Голос предков будет говорить суть.

— Шаххрейн, — чётко и осмысленно выдала колдунья, нюхая юбку Сирены. — Шаххрейн?

Какую там суть она несла, я не поняла, но остановилась, выставив кинжал. Агрессии ведьма не проявляла, нападать не собиралась. Но вид и близость её заставляли напрячься и подобраться для защиты. Или атаки.

— Пошла вон, — пнула я сапогом тщедушное тельце.

Ведьма вместо того чтобы сжаться в комок или отползти, вцепилась в мой сапог мёртвой хваткой. Как кусок грязи, присохший после осенней прогулки на Трескималь.

— Шаххрейн! — радостно сообщила ведьма, заглядывая мне в глаза.

— Шаххрейн, шаххрейн, — подтвердила я, отпихивая её подальше.

К счастью, довольная старуха отпустила мою обувь и, как была, на четвереньках закружилась вокруг своей оси. Запела, завыла, зарычала, радостно приговаривая: «Шаххрейн!» Деревянные расписанные ложки застучали друг о друга от сквозняка, заверещали трещотки, задёргалось пламя.

— Что значит шаххрейн? — спросила ошалевшая Сирена у хьёль-амира.

Тот посмотрел пристально, насупил брови. Не дожидаясь ответа и развития событий, я почти пинками погнала серебристую лилию к выходу. На этот раз она не сопротивлялась, на ходу накидывая верхнюю одежду. Фидерика уже успела выбежать и броситься к Куиджи, вытирающего платочком слёзы с пухлых щёк своей невесты. У выхода метался Лоним наперевес с мечом — почти раздетый, в наспех накинутой сорочке.

— Леди Сирена Эстель, — позвал хьёль-амир, когда мы уже почти покинули атхавар.

Мы обе обернулись.

— Да? — задрала голову серебристая лилия.

— Я принимаю твой дар согласия, — ровным тоном сообщил хьёль-амир и потянулся к лежащему в чаше браслету.

Надел его на ладонь, задумчиво перебрал камешки и махнул рукой охранникам.

Двое варваров незамедлительно вытолкали нас наружу, в ледяные объятия кроуницкого тумана и взволнованного гомона студентов. Напряжение прошлось короткой дрожью и схлынуло. Я словно вернулась домой, в родной Квертинд, из неприятного путешествия. Сразу стало гораздо легче и привычнее: хохотали девушки, лулукали рудвики, скрипели ветки, где-то каркали вороны и хрустел снег.

— Дочка? — спросил совсем рядом Куиджи, поглаживая рыжие кудри. — Это же пг’екг’асно, Фидег’ика! Ты плачешь от счастья?

Фиди рассмеялась сквозь слёзы, крепче сжала психа в объятиях. И я вдруг поняла, как они мне дороги. Даже хохотнула облегчённо.