Она отвела взгляд, потом на мгновение крепко зажмурилась, пытаясь оставить себе хотя бы частицу своего сердца, прежде чем все оно целиком погрузится в магию и чудеса этой ночи. Ох, Верзар, подумала она. Ох, мой погибший возлюбленный.

Элена снова открыла глаза и осторожно вдохнула.

– Меня зовут Элена, – сказала она. – Входи и познакомься с остальными.

– Да, – ворчливым тоном поддержал Маттио, – пойдем с нами, Баэрд. Добро пожаловать в мой дом.

На этот раз она услышала в его голосе обиду, хотя он пытался ее скрыть. Она внутренне вздрогнула, он ей нравился, нравились его сила и его щедрость, и ей очень не хотелось причинить ему боль. Но порывы ее души едва ли удалось бы погасить даже при свете дня.

Кроме того, когда они вчетвером повернулись ко входу, у нее уже возникли серьезные сомнения, принесет ли ей радость то, что с ней только что произошло. Принесет ли ей радость этот незнакомец, который пришел к ней из темноты в ответ на сон Донара или вызванный этим сном.

Баэрд посмотрел на чашку, которую женщина по имени Каренна только что дала ему в руки. Чашка была сделана из некрашеной глины, шершавая на ощупь, сколотая с одного края. Он перевел взгляд с Каренны на Донара, старого калеку – старейшину, как они его называли, – потом на бородатого мужчину, потом на вторую девушку, Элену. Когда она посмотрела на него, странный свет озарил ее лицо, даже в полумраке этого дома, и Баэрд отвернулся: это было нечто – может быть, единственное, – с чем он не мог справиться. Сейчас, а возможно, и никогда в жизни. Он окинул взглядом собравшихся. Их было семнадцать. Девять мужчин, восемь женщин, все держали в руках чашки и ждали его. На месте встречи их будет больше, сказал Маттио. Сколько еще, они не знали.

Баэрд понимал, что поступает безрассудно. Его увлекли власть ночи Поста, сбывшийся сон Донара и то, что его ждали. И если не лгать самому себе, выражение глаз Элены, когда он подошел к ней. Это было искушением судьбы, он редко поддавался ему.

Но сейчас он поступал именно так или собирался поступить. Он подумал об Алессане: сколько раз он упрекал принца или подшучивал над ним, его братом по духу, за то, что тот позволял любви к музыке увлечь его на опасную тропу. Что сказал бы Алессан теперь? Или острая на язык Катриана? Или Дэвин? Нет, Дэвин ничего бы не сказал: он бы наблюдал, внимательно и сосредоточенно, и сделал бы собственные выводы в свое время. А Сандре обозвал бы его дураком.

Возможно, так и было. Но что-то глубоко в его душе отозвалось на произнесенные Донаром слова. Он носил свою «сорочку» в кожаном мешочке всю жизнь – мелкое, тривиальное суеверие. Оберег, не дающий утонуть, – так ему сказали, когда он еще был ребенком. Но здесь это значило нечто большее, и чашка, которую он держал в руках, означала признание им этого факта.