Дукас кашлянул:

– Между прочим, нам двоим тоже надо бы побеседовать. Мне хотелось бы узнать гораздо больше, прежде чем я пойду дальше этой ночной схватки, как бы она мне ни понравилась.

– Я знаю, – ответил Алессан, поворачиваясь к нему в темноте. Он заколебался. – Проедем вместе с нами немного дальше. Только до деревни. Вы и Наддо, из-за его руки.

– Почему туда и почему из-за руки? Я не понимаю, – сказал Дукас. – Вам следует знать, что в деревне нас не встретят с распростертыми объятиями. Причины очевидны.

– Могу себе представить. Это не имеет значения. Ведь сегодня ночь Поста. Вы поймете, когда мы туда приедем. Вперед! Я хочу показать кое-что моему доброму другу Эрлейну ди Сенцио. И полагаю, Сертино лучше тоже поехать с нами.

– Я бы не пропустил этого за все голубое вино Астибара, – ответил пухлый чародей из Чертандо. Было интересно, а в другое время могло бы быть даже забавно отметить, что он старается держаться на почтительном расстоянии от принца. Его шутливые слова были произнесены убийственно серьезным тоном.

– Тогда поехали, – резко приказал Алессан. Он развернул лошадь рядом с лошадью Эрлейна, чуть не задев его, и двинулся на запад, к выходу из ущелья.

Те, кого он назвал, последовали за ним. Дукас бросил несколько коротких фраз приказа Аркину, но слишком тихо, и Дэвин не расслышал. Аркин секунду поколебался, явно сгорая от желания поехать со своим вожаком. Но потом молча развернул коня в другую сторону. Когда Дэвин через несколько мгновений оглянулся, то увидел, что разбойники снимают оружие с тел убитых барбадиоров.

Он снова обернулся через несколько секунд, но они уже выехали из ущелья на открытую местность. С юга и с востока темнели горы, а с севера простиралась поросшая травой равнина. Входа в ущелье даже не было видно. Аркин и остальные скоро оттуда уедут, понимал Дэвин, оставив лишь мертвых. Только мертвых, на поживу стервятникам. И один из них убит его мечом, а другой – ребенок.

Старик лежал на кровати во тьме ночи Поста и во всегдашней тьме своей слепоты. Ему совсем не хотелось спать, он прислушивался к вою ветра за стеной и к голосу женщины в соседней комнате. Она щелкала четками, снова и снова монотонно повторяя одну и ту же молитву:

– Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси нас, Мориан, храни наши души. Эанна, возлюби нас, Адаон, спаси нас, Мориан, храни наши души. Эанна, возлюби нас…

Его слух был очень острым. Обычно это служило компенсацией, но иногда – как сегодня ночью, когда эта женщина молилась, словно обезумевшая, – это становилось проклятием, особо изощренной пыткой. Она пользовалась старыми четками; он слышал их сухое, быстрое щелканье даже сквозь стену, разделявшую их комнаты. Три года назад, на день рождения, он сделал ей новые четки из редкого, полированного дерева танч. Чаще всего она пользовалась ими, но не в дни Поста. В это время она брала старые четки и молилась вслух большую часть этих трех дней и ночей.