Косые струи хлестали по чёрным синтетическим зонтам, собравшимся на небольшом пятачке возле выложенной серым гравием дороги. Вдаль, к горизонту, убегали однообразные белые, серые сейчас, прямоугольники могил. Редко можно было встретить, гуляя среди них, хоть одну с полным именем, фамилией, годом службы и подписью. Многие солдаты и не лежали вовсе там, в земле, в гробах. Пустые они были, те могилы. Самые свежие стояли ближе всех, их совсем недавно закопали. Без священников, конечно, никто не хотел видеть на этих похоронах служителей Машинного Бога. Мы стояли, глядя сверху вниз на тёмные мокрые прямоугольники, и из-под закрытых от безумной боли глаз катились крупные слёзы, падая на землю, на гравий, сливаясь с дождём.

Было очень холодно. Зима всё-таки на дворе, а уж вне городских стен было как-то странно не увидеть здесь снег, скрывший бы могилы, спрятавший бы их своим белым одеялом. Но его не обнаружилось. Казалось, словно плакали сами небеса, низвергаясь на твердь, по которой шли люди, мощным потоком. Я поёжился, вынимая сигарету. Стоявшие рядом полицейские, патрульные и инспекторы, и вояки, в тёмно-зелёной парадной униформе, поддержали мой жест, синхронно вынув свежие табачные полоски. Это традиция — провожать мертвецов последней сигаретой. Одновременно щёлкнули и загудели десятки зажигалок, подпалив сырую траву.

Дым обжёг горло, а затем и лёгкие. Такой тёплый, успокаивающий. Спите спокойно, друзья.

— Спи спокойно, Пётр Василич, — произнёс я, затянувшись вновь.

Следом отовсюду послышались такие же слова прощания. Каждый называл своё имя, иногда они повторялись, а иногда сливались в единый гул. Каждый благодарил ушедших, отдавших свои жизни, дабы наши могли продолжаться. Дабы мы могли идти вперёд, не оглядываясь назад. Лишь раз было разрешено приехать на кладбище, на огромное кладбище, посвящённое солдатам. Не обязательно тем, кто когда-то сражался на войне. Но обязательно тем, кто погиб, чтобы жил кто-то ещё. Мы курили, глядя на могилы, втягивая ароматный натуральный табак, выпуская чёрный дым в серое небо и к серым могилам. Ближе всех, встав со мной в одну линейку, стояли члены четвёртого отдела. В одинаковой строгой чёрной одежде с белым низом и чёрных туфлях, с одинаковыми чёрными зонтами и с одинаковыми сигаретами в руках. Мы были обязаны не допустить подобной истории, но мы взяли и не справились.

Мы были стражами столицы Конклава, а теперь мы стали могильщиками.

Сделав очередную затяжку, я оставил сигарету в зубах, потерев ладони друг о друга. Холод пробирал до костей даже через новенькое пальто, подаренное шефом. В комплекте к нему шла классическая федора, но её я почему-то не решался надеть. Она покоилась на выделявшейся среди остальных плите. Если остальные не обладали постаментом, а просто были вкопаны в твёрдую землю, то эта держалась на металлической подставке, утопленной в грунте. Цвет, правда, был такой же. Так обозначают могилы тех, кто ещё может вернуться. Золотые буквы, выбитые на прямоугольнике, гласили: