— Мы позаботимся об их семьях, — тихонько произнёс он, старательно сдерживая слёзы. — Безликие души, вечные души. Никто не забыт, ничто не забыто. Так будет всегда, Джон.

— Не спорю, — так же тихо прошептал я, стараясь удержаться на ногах. Стало так паршиво, что хотелось кричать.

— Будешь по ней скучать?

— Больше, чем скучать, дружище, — вяло улыбнулся я, схватив зонт поудобнее. — Мне будет не хватать её, словно половины сердца.

— Тогда уж всего сердца, Виселица, — протянул мужчина, вытирая глаза. — Смотри, не стань безликой машиной, как те, кого мы одолели, — с этими словами он, легонько ударив меня по плечу, ушёл восвояси.

В голове возникло дурное предчувствие, что всё будет как раз так, как сказал Самурай. Единственное желание, которое я хочу сохранить, это увидеть Эмму ещё раз. Ещё раз услышать её голос, вдохнуть запах её волос, выслушать упрёк в свою сторону, посмеяться над дебильным анекдотом… Снова, снова и снова. Если не умру, я обязательно хочу повторить всё это вновь. Ещё раз, до самой смерти. А уж какой — от клинка, от пули, лазерного луча или от простого падения камнем вниз с крыши небоскрёба, не так важно.

Я закрыл глаза, наслаждаясь последней затяжкой. Это для тебя, Эмма. Хотя я знаю, что ты не любишь, когда я курю. Я вкладываю в этот дым, убежавший в небеса, куда больше, чем он значит для обычного человека. Я вкладываю в него свою душу, свою любовь, всё то людское, что приобрёл за годы жизни на этой земле. Отныне я побреду в беспамятстве по одинокому пути, такому тёмному и пустому, почти пустынному. В нём я запомню лишь твоё имя… Когда-нибудь, может быть, наверное — на него снова прольётся свет. Но пока…

Пока на этом пути будет царить вечная зима, прямо как тогда, когда мы познакомились, когда мы были вместе, когда мы признались друг другу. Вечный холод, лёд, затвердевший в лёгких, затвердевший в душе. Пожалуйста, я прошу у этой Вселенной… Пусть когда-нибудь это всё растает.

Когда я открыл глаза, шляпы на плите уже не было. Чья-то ловкая рука поместила её мне на голову, тут же смешавшись с тихо стоявшей группой чёрных зонтов и чёрных пальто. Донёсся голос, не то прошептавший, не то спевший мне последние дорогие уже покрытому инеем сердцу слова.

— Я тебе должна, Джон…

Я озирался, пугливо выискивая в куривших людях хоть что-то, что выдало бы не то призрака, не то шутника, которого уже хотелось закопать заживо. Шляпа уверенно сидела на макушке, даже не думая слетать. Как влитая.

— Дурачок…

В ярости я сорвал федору с головы, бросив её туда, где она и лежала — на могилу Эммы. Замер, глядя на строки, которые сам же и попросил написать. Выругался, приседая и стряхивая пепел с сигареты. Протянул руку, поднимая предмет гардероба и взвешивая его в ладони. Вздохнул, нацепил шляпу обратно, затушив сигарету о серебряный портсигар, выданный всё тем же шефом. Вновь поднялся, оглядываясь. Никого. Всё те же лица, замершие в скорби.