Я не то чтобы ушам своим не поверил. К сожалению, ещё как поверил – по оставшейся от человеческой жизни дурацкой привычке сразу, без тени сомнения верить плохим новостям. Но ответил спокойно, почти равнодушно, словно мы с Воплощённым, мать её, Трындецом обсуждали простую хозяйственную проблему, и она зачем-то пыталась вешать мне на уши лапшу:
– Этого быть не может.
– Так в том-то и дело! – горячо подтвердила она. – Конечно, не может быть! Потому что ваш зачарованный город повысил свой статус и имеет полное право оставаться где сам пожелает, а он пока хочет и дальше стоять на берегах своих рек. И точно так же вы с Нёхиси имеете бесспорное право жить где и как вам нравится, а вам сейчас нравится здесь. В шею вас вытолкать невозможно – поди всемогущего прогони! Удивительный парадокс получился. Не представляю, как этот мир справится с ним.
– Не представляешь?! А разве не от тебя зависит?…
– Ну что ты. Я не принимаю решений. По крайней мере, как люди это воображают – точно нет. Не строю планы, не высчитываю вероятности, не придумываю, с кем как поступить. Я обнажаю суть, смотрю, что из этого выйдет, и наслаждаюсь красотой ситуаций; можно сказать, красота – это мой гонорар.
* * *
Говорит: «красота», – и тот я, который волна, достигшая, будем считать, что неба, и тот, кто сейчас слабый, растерянный человек, в обеих позициях одновременно понимает – я понимаю – о какой красоте идёт речь. Я весь, всем собой вспоминаю – по удачному совпадению, оба, и человек, и волна помнят, как однажды весной я собирался отменить грядущие заморозки ради кустов и деревьев, которые уже вовсю зеленели, и мне, конечно, стало их жаль. И вдруг отчётливо, с ещё непривычной для меня тогда ясностью, словно бы каким-то недостижимо далёким будущим мудрым собой понял, почему так делать – не то что «нельзя», для меня никаких «нельзя» не бывает – а просто не нужно, от моего вмешательства мир потеряет больше, чем приобретёт. Потому что хрупкая жизнь, которая сопротивляется смерти – одна из самых красивых вещей на свете. Не имеет значения, чем дело кончится, кто выживет, кто замёрзнет, здесь и сейчас важен только сам факт сопротивления. В этом месте симфонии нужен такой аккорд.
Говорит: «красота», – и тот я, который волна, достигшая, будем считать, что неба, и тот, кто сейчас слабый, растерянный человек, в обеих позициях одновременно понимает – я понимаю – о какой красоте идёт речь. Я весь, всем собой вспоминаю – по удачному совпадению, оба, и человек, и волна помнят, как однажды весной я собирался отменить грядущие заморозки ради кустов и деревьев, которые уже вовсю зеленели, и мне, конечно, стало их жаль. И вдруг отчётливо, с ещё непривычной для меня тогда ясностью, словно бы каким-то недостижимо далёким будущим мудрым собой понял, почему так делать – не то что «нельзя», для меня никаких «нельзя» не бывает – а просто не нужно, от моего вмешательства мир потеряет больше, чем приобретёт. Потому что хрупкая жизнь, которая сопротивляется смерти – одна из самых красивых вещей на свете. Не имеет значения, чем дело кончится, кто выживет, кто замёрзнет, здесь и сейчас важен только сам факт сопротивления. В этом месте симфонии нужен такой аккорд.