Они позволили ей жить. Зачем, когда в одно касание могли избавить себя от возможных проблем? В жалость ferus я не верил, а потому воспринял случившееся как предупреждение, (которое подлости их не оправдывало): я получил наглядное подтверждение тому, чем может завершиться моя бездумность, не покинь я свою солнечную девочку.

И я пошел у них на поводу.

Я пытался, я честно пытался освободиться от ее власти, и две недели даже к дому, влекущему, не подходил. Она восстанавливалась одна, без меня. Излечивалась от полученных ран, нанесенных своими же, смертными, без моей непосредственной поддержки, вероятно, не понимая, отчего я ее оставил. Если же и понимала, наверняка об исчезновении моем не жалела, ведь во всем случившимся с ней виновен был я один.

Мне же ее не хватало: настолько, что самого страшили масштабы столь мощной потребности. Я ожесточился. Людей, повинных в ее страданиях, я убил, но продолжал жаждать крови и насилия… насилия над ferus. За то, что давили, заставляли, помыкали; за то, что не понимали, тогда как внутренне я погибал: не видя способов существования без излучаемого ею света, умирал как нечто нежное и трепетное. И я не выдержал – ринулся к ней. Посмотреть на нее, услышать голос – хотя бы издали удостовериться в ее благополучии, успокоив тем самым свою взволнованную душу. Ведь только Ей это было под силу.