И вот он, его величество страх, опутывающий разум удушающими сетями. Угнетение, мешающее думать, отключающее логику и полностью дезориентирующее. Ролан ничего не понимал: что, зачем, почему. Он знал лишь одно: Брины рядом нет, и ему было плохо. Ни это ли есть сумасшествие?

В ту ночь Ролан не спал, вспоминая, до мельчайших подробностей воссоздавая детали интимной близости: мягкость душистой кожи, кошачий блеск глаз, надрывные стоны, горячее дыхание. Как Брина прижималась к нему, желая вобрать в себя больше, и как отстранялась, в попытках глотнуть воздуха. Она была такой податливой.

Стоило себя отпустить, как Ролан ощутил такое единение, которого не испытывал никогда и ни с кем. Он осознал, отчетливо и ясно, как пробудилось второе «Я», как скрытый ferus поднял голову, что Ролан едва его усмирил, сумев кое-как устоять на ногах.

Произошедшее походило на взрыв, нет, землетрясение его устоев, порождавшее цунами – цунами чувств и ярчайших эмоций. С каждой волной опасность оказаться под стихией возрастала, но, несмотря на риск, оторваться от Брины не мог. Не хотел и не должен был, потому понимал, что полное поглощение неизбежно. Смещение пород произошло, Ролан по-другому воспринимал действительность, и теперь оставалось лишь ждать момента полного слияния со стихией. И Ролан ждал, он к нему стремился. А когда момент подошел, когда волна, знаменующая фееричный конец – конец его прошлой одинокой жизни, наконец-то, над Роланом возвысилась, намереваясь накрыть его с головой, Ролан получил удар, настолько мощный, настолько обескураживающий, который заставил посмотреть на Брину совершенно другими глазами.

Он был повергнут окончательно. Его поглотили чувств – теплоты, волнения, страсти и трепета, радости и страха потери. А перед глазами, эпизодами короткометражного фильма, проплывали картины будущего: его будущей жизни с той, которая находилась рядом с ним. Ролан прозревал, неторопливо, но осознавал, что она и есть то самое светлое, которое он не искал, но в глубине души хранил как прообраз желаемого. А теперь отыскав и идентифицировав «своим», просто терялся. Однако знал наверняка – не только в мечтах, но и в жизни Брина должна принадлежать ему. Только ему.

Мысли путались, он пытался в них разобраться. И была среди них особая. Та, что лейтмотивом звучала в подсознании все то время, что он общался с Бриной. Даже не мысль – некое знание, которое Ролан упорно отвергал, не улавливая того послания, которое оно несло. Уловил теперь. То была тяга к Брине. Притяжение, мгновенно возникшее и медленно растившее обороты. С первого дня знакомства инстинкты Ролана пришли в боевую готовность: показали зубы, распустили коготки, давая понять, кто для него является объектом притязаний.