А теперь горели: пылали живительным пламенем, тем самым, которым должно пылать ее ослабшее, истончившееся тело.

Однако тело Брины не горело. Напротив – оставалось остывшим. Неестественно белым, как будто бы призрачным, с паутинками вен и проступивших прожилок.

«Смертным».

Ее тело выглядело «смертным». Еще немного и…

И об этом также думать не хотелось.

Ролан приподнял затекшую руку, которая длительное время находилась в одном положении, и дотронулся до узкой женской щиколотки – и вправду: совсем холодная. Но сердце бьется: ровно, мерно. Стук сердца – это, пожалуй, единственное, что позволяло ему держаться, не позволяя – более не позволяя – соскальзывать за грань разумного. Если бы не тихие, но различимые удары, если бы и дальше она продолжила видоизменяться…

Все изменилось бы и для Ролана тоже – он сам изменился бы в первую очередь.

Сколько-то времени он поглаживал кожу: нежную, пускай и потускневшую, а после, нехотя, но все же отвернулся. Ощущая, как побаливает напряженная шея, которая неудобно покоилась на сиденье дивана, он неторопливо сменил поле зрения.

«Двадцать : двадцать четыре». Зеленые цифры за мелкой стекляшкой.

Вечер, но который по счету? Второй, третий, четвертый? А может вовсе только первый? Как долго он провел на полу, продуваемый тихими сквознячными ветрами? Как много времени прошло с тех пор, как смог отпустить когда-то теплое тело? С тех пор как сердцебиение Брины стабилизировалось, а кожа отказалась от голубого налета?

Ролан выдохнул и смежил веки – сердце все еще стучало…

На плечо опустилась тяжесть, и Ролан приоткрыл глаза. Перед ним на корточках сидел Александр – надо же, он все еще здесь, – и испытующе смотрел на него.

– Тебе следует немного поспать. – В зелени глазах притаилась мягкость.

Нет, сочувствовать ему не нужно, потому как сердце Брины все еще стучит.

Взглянул на время – «двадцать два : ноль пять». Его оплошность: забылся, задремал, однако слышать его не прекращал – даже во сне оно продолжало биться.

Ролан отрицательно качнул головой: нет, в комнату он ни ногой. Он не оставит Брину одну, не отойдет от нее ни на шаг, и Александр об этом знает.

Видимо, поэтому Ролан видит подушку: ее бросают к подножью дивана.

– Отдохни. Ты совсем не спал.

Ролан спал. До этой минуты. Чуть более полутора часов, и этого, на самом деле, более чем много. А если б он что-то пропустил? Что-то важное? Очень важное?

Наверное, следовало поблагодарить, что разбудили. Так вот: спасибо, Александр.