Повисло молчание. Гюнтер заменил пустой кувшин новым и осторожно удалился. Тогда герр поднял голову и пронзительно посмотрел на Дитриха:

— Но ведь и тебе ведомо что-то подобное, не так ли?

Пастор отвернулся:

— Вполне.

— У тебя есть друзья среди крэнков, — услышал он голос своего господина. — Объясни им, что значит слово долг.

* * *

На рассвете сервы, несшие службу посыльных, надели на себя плащи с гербом Хохвальда и понесли известия вниз по долине и к рыцарям-вассалам. С Церковного холма Дитрих наблюдал за тем, как кони танцуют на заметенных метелями дорогах.

Снег, лежавший толстым слоем всю зиму вокруг манора, как барьер, отделявший его от смятения внешнего мира, таял. Через него уже протоптали тропинки. Люди, разносившие вести, разнесут и слухи, по округе начнут ходить странные небылицы о гостях Оберхохвальда.

* * *

Ровно две недели спустя, в первый понедельник Великого поста, под стенами замка забили копытами в грязи и зафыркали паром в морозном мартовском воздухе кони. Хлопающие на ветру разноцветные знамена отмечали рыцарей, призванных от своих феодов. Оруженосцы проверяли клинки и укладывали ношу для вылазки в долину. Скрипели повозки, кричали ослы, лаяли собаки. Дети орали от волнения или целовали отцов, ожидавших похода с торжественными лицами в пешем строю. Женщины стойко сдерживали слезы. Ожидаемый вызов от маркграфа прибыл, и герр Оберхохвальда собирался на войну.

Palefridus[184] Манфреда был цвета воронова крыла и весь испещрен белыми крапинками, словно его недавно вымыли с мылом. Густую гриву скакуна зачесали на левую сторону, а оголовье уздечки щедро украшали цвета Хохвальда. Едва герр вскочил на коня, как тот встал на дыбы, радуясь тяжести своего хозяина в седле. Вокруг в возбуждении носились две гончие из своры замка, бегая вокруг жеребца кругами. Они были натасканы выслеживать зверя и думали, что предстоит охота.

Манфред накинул поверх доспехов плащ с гербом. Шлем, притороченный на время похода позади седла, переливался на солнце. Рукоять меча сияла золотом. На шее у герра висел горн в форме когтя грифона размером с половину человеческой руки, чей толстый конец расширялся раструбом, а тот, что зауживался к мундштуку, был украшен чистым золотом и удерживался замшевыми ремешками. Он сверкал как драгоценный камень, и, когда его прикладывали к губам, звук из него разносился дальше, чем самое звучное эхо на свете.

Оруженосец Манфреда восседал на не столь роскошно экипированном коне и вместо седла использовал старую торбу. Перекинув через правое плечо дорожный мешок господина, набитый разными походными принадлежностями, а на левое с помощью перевязи повесив щит хозяина, с копьем за спиной и колчаном в руке, он казался снаряженным куда более устрашающе, чем тот, кому служил.