— Вообрази, — сказал Манфред Дитриху, стоявшему подле вороного коня в разбитом копытами месиве грязи и талого снега. — Герцог призвал от меня шесть с половиной человек, а выбирать того, кто раньше отправится домой, — всегда такая морока. Они борются за привилегию, знаешь ли, но никогда в открытую. Тот, кто заслуживает эту милость, сразу становится врагом для остальных и чаще всего задерживается дольше, лишь бы его не сочли трусом. Зато теперь я могу взять полчеловека герцога и полчеловека маркграфа и получить, таким образом, целого, — герр запрокинул голову назад и расхохотался, а Дитрих пробурчал нечто невнятное. Манфред подмигнул ему: — Ты считаешь остроту неуместной? А что еще остается человеку, отправляющемуся навстречу возможной погибели?

— Здесь нет повода для смеха, — ответил ему Дитрих. Манфред хлопнул перчатками по левой ладони:

— Что ж, я покаюсь на исповеди после, как и подобает солдату. Дитрих, как бы ни хотел я держать свой манор в мире, для мира требуется согласие всех, а войну может разжечь и один. Я поклялся защищать беззащитных и карать нарушителей спокойствия, даже если они будут людьми знатными. Вы, священники, учите прощать врагов своих. Это правильно, иначе можно до скончания времен мстить друг другу. Но если сравнивать того, кто не остановится ни перед чем, и того, кто не готов хоть на что-нибудь, то преимущество обычно на стороне первого. Язычники тоже бывают правы. Всепрощение — это ложный мир. Твой враг может счесть снисходительность за слабость и ударить первым.

— А как ты решаешь для себя этот вопрос? — спросил Дитрих.

Манфред усмехнулся:

— Ну, я должен сражаться со своим врагом… но честно. — Он повернулся в седле посмотреть, собралось ли его войско. — Эй, Ойген, знамя вперед!

Юнкер, верхом на белом валашском коне, под приветственные крики собравшихся проскакал галопом со знаменем Оберхохвальда, вставленным в стремя.

Кунигунда подбежала к коню Ойгена и, вцепившись в поводья, закричала:

— Обещай мне, что вернешься! Обещай! — Знаменосец подхватил платок девушки как знак милости, засунул его за пояс и объявил, что тот убережет его от всякого зла. Кунигунда оборотилась к отцу: — Обереги его, отец! Не позволяй никому причинить ему боль!

Манфред погладил дочь по щекам:

— Оберегу, насколько это позволит мой меч и его честь, радость моя, но все в руках Господа. Молись за него, Гюндл, и за меня.

Девушка убежала в часовню, прежде чем кто-либо смог увидеть ее слезы. Манфред вздохнул, глядя ей вслед:

— Она слишком много слушает миннезингеров и думает, что все прощаются как в романах. Если я не вернусь… — добавил он, но не договорил и спустя секунду продолжил уже спокойнее: — В ней вся моя жизнь. Я решил, что Ойген женится на ней, как только тот заслужил свои шпоры, и именно ему суждено оберегать Оберхохвальд от ее имени; но если он… Если ни один из нас не вернется… Если это случится, проследи, чтобы она удачно вышла замуж. — Он перевел взгляд на Дитриха: — Доверяю ее тебе.