– Но, но… – Я отказывался верить в то, что услышал.

– Прости. – Константин развёл руками.

Вергилий решил поддержать Техника и добавил:

– Те, у кого достаточно средств, оплачивают убойную дозу блокираторов и выбирают для себя жизнь растений, медленное увядание, с постепенным отмиранием клеток мозга. Было у нас пару таких. Так отчаянно умоляли сохранить им жизни, что расставались со всеми своими богатствами ради медленной, зато безболезненной кончины. Кстати, Плотников, у нас такие ещё остались в живых?

Техник в это время о чём-то призадумался, сильно нахмурившись и склонив голову.

– Плотников!

– А, да, что? – очнулся Костя.

– Я попросил узнать, остались ли у нас ещё люди на блокираторах синаптических связей?

– Да-да, сейчас. – Плотников послушно открыл Консоль, забегал пальцами по воздуху и через минуту выдал ответ: – Да, господин Хранитель, остался один, последний, и сидит на них уже очень давно, но его средств хватит ещё надолго.

Вергилий посмотрел на Техника, поморщил лоб, о чём-то размышляя, машинально почесал подбородок и повернулся ко мне.

– Стил, я знаю, что вы ещё не восстановились после вчерашнего ранения, поэтому хочу поручить вам с напарницей небольшое задание. Поезжайте к этому человеку и избавьте его, наконец, от страданий, – сказал Вергилий и повернулся в сторону Техника: – Костя? Передай «Фениксу» его адрес.

– Вы хотите, чтобы я отключил больного, неподвижного человека? – нахмурился я. – Похоже, вы все издеваетесь надо мной.

– Я хочу, чтобы ты своими глазами увидел это, ощутил всю тяжесть нашего положения.

– Но разве он не заплатил за такую жизнь?

– Заплатил, – без тени сомнений ответил Хранитель. – Но после сегодняшнего инцидента мы не можем больше рисковать

Я ничего не ответил. Я не хотел, да и не мог больше говорить. Мне только вспомнились недавние слова Кости, и как же он оказался прав – боль забирает всё. Мне ли этого не знать. Она забирает всё, высасывает тебя, опустошает, подчиняет себе и ничего не оставляет взамен. Хотя нет, она оставляет звенящую пустоту внутри, которую сама же пытается заполнить собой. Бурным потоком боль омывает всё внутри, бьётся истерикой в висках, она уничтожает тебя. Истязает… С каждым приступом, с каждым незримым уколом что-то внутри тебя ломается, всё человеческое начинает трещать по швам, нежные струнки доброты рвутся и хлещут тебя своими тонкими оборванными концами. Сначала уходит любовь к людям, к родным, к самому себе, а потом и к самой жизни. Затем твою одинокую обитель покидают последние стремления и мечты, а следом приходит оно – желание покончить со всем этим раз и навсегда. Сначала оно слабое, чуть заметное, словно едва уловимый аромат холодного бриза в знойный тень, но оно уже там, начинает подтачивать тебя, подчинять, заставляет думать лишь о нём, о далёком морском береге, где ты бы мог избавиться от этой пытки и найти покой. Потом приходит страх. Ты боишься жить, умереть, да всего на свете, но больше всего ты боишься, что эта боль никогда не уйдёт, не выпустит тебя из своих мучительных объятий. Ты начинаешь страшиться своих мыслей и желаний, что в один прекрасный день не устоишь перед соблазном избавиться от вездесущей боли. Но ещё больше ты боишься остаться один, наедине со своими страхами, желаниями и нестерпимой болью. В конце концов, она забирает и эти мысли, не оставляя ничего, кроме единственного желания – покончить со всем. Любым способом. Однажды ты проснёшься и поймёшь, что у тебя не осталось другого выхода, и тогда ты начнёшь молить о смерти, истязать себя и кричать на весь мир, чтобы хоть кто-нибудь услышал и помог. Костя был прав: в этот момент ты ещё не готов покончить с собой, с тобой остаются низменные инстинкты, тяга к жизни перевешивает любые мысли. Ты можешь молить о смерти, думать, мечтать, ты можешь говорить только о ней, но ты ещё не готов это сделать сам, ты ещё не дошёл до той животной черты. Но когда-нибудь боль доберётся и сюда. Она заберёт с собой последние остатки человечности, превратит тебя в одержимого монстра, гонимого лишь своим безумием и страхом, вот тогда ты будешь готов… готов освободиться.