Если бы не решетка и месторасположение, секретный приют Батта казался бы самой обыкновенной дворцовой спальней: за прутьями проступали очертания софы, кровати с балдахином, гардероба. Но ковры, укрывавшие пол, почернели от грязи, и фальшивая роскошь разила зверинцем, застарелой кровью, склепом.

Маринк длинным ключом отпер решетку, замок заскрипел, словно врата чумной костницы. Химерные тени выжидали внутри, оценивали гостей; колдун чувствовал кожей взгляд того, кто хоронился во тьме.

– Запомните, Георг. – Цепкие пальцы Маринка окольцевали локоть Нэя. – Батт умер. Он просто не понял этого. И не переходите за нарисованную черту.

Маринк со вздохом разжал пальцы.

Нэй, помедлив, шагнул в камеру. Сапоги из акульей кожи утонули в слипшемся ворсе. Сердце стучало гулко, наэлектризованные волосы встали дыбом. Куда решительнее Нэй входил и в недра парома, облюбованного тритоном, и в крепость проклятой армии Феникса. Сказывалось отсутствие Вийона, да и компания Литы не помешала бы.

Черта, упомянутая герцогом, была нарисована серебряной краской прямо на ковре. Мрак отползал, как Река в часы отлива, показался трон… точнее, кресло: высокая спинка, испачканный бархат. В кресле сидела ростовая кукла.

Ребенком Нэй побаивался больших кукол, особенно тех, что двигались по ночам. На пятый день рождения мама подарила ему куклу с фарфоровым личиком. Момо ее звали. Момо имела неприятную привычку забираться в постель маленького Георга и прижиматься холодными губами к его груди. Из-за Момо Нэю снились странные сны о двуглавых гигантах и рыцарях с львиными головами. Не выдержав, он сжег подарок в камине, а фарфоровый лик выбросил в колодец.

Ту куклу, узнал он спустя годы, изготовила Диана Гулд. В мастерской Гулд копии Момо посмеивались гадко и разрастались ветвящимися неправильными тенями. Нэй подозревал, что ценную вещицу матери-гувернантке преподнес сам Маринк.

Кукла, развалившаяся в кресле, была другой… но она тоже вызывала оторопь и тревогу. Не только потому, что частично состояла из человеческих костей. Кости никогда не вызывали у Нэя пиетета. А вот лицо… К тряпичной луковице были пришиты два крошечных птичьих черепка, заменяющих кукле глаза. Истлевший клюв служил носом, под ним зияла прорезь рта, а в прорези виднелась набивка головы – серые перья. Фантошу облачили в некогда белую, теперь побуревшую рубаху, в рукава вставили кости, чье происхождение не было для Нэя загадкой. Третья кость соединялась с затылком. Вместе они служили палками, которыми кукловоды оживляют марионеток.

– Маркиз? – В глотку Нэя будто засунули комок этих мерзких перьев.