– Это сон, – сказала Лита.

– Сон, – согласились кораллы, гипсовые губы, пчелы, живущие в пустом черепе. – И кое-что больше, чем сон.

– Ты… действительно моя мама? – Лита всматривалась в плоское, покрытое насекомыми лицо.

– В какой-то степени. Я – этот риф и другие рифы в Реке.

Девочка грациозно поклонилась. Пчелы переползали на ее затылок и кружили возле Литы. Кораллы пели, плыли облака.

– Почему ты ушла?

– Чтобы не причинить вам вред.

– Ты бы этого не сделала.

– Сделала бы. – Голос девочки стал тише. Голос совсем не походил на материнский, каким его помнила Лита. – Тяжело бороться со своей природой. Видишь этих пчел?

Лита кивнула.

– У тех, кто родился в Вагланде, много душ. Мы переполнены ими, и душам тесно внутри. – Дыра исторгла жужжащее облачко. – Мы становимся цельными, когда нас любят. Это сложно объяснить. – Лита посмотрела под ноги и заметила, что риф усеян трупиками пчел: полосатые ручейки меж камней. – Мы поклоняемся целостности и ищем любви чужаков, но те, кто нас любит, платят страшную цену. Они сходят с ума, не поняв, кто внутри нас – истинные мы.

Мысли роились как пчелы, из-за них гудел мозг.

– Любовь бывает опасна? – недоверчиво спросила Лита.

– Нет ничего опаснее любви, – сказала гипсовая девочка с дырой в голове, девочка-улей. – Я спасла твоего отца от безумия и расщепления. Я рассеялась и стала множеством.

– Получается, ты жива?

– Не так, как вы. Но я жива и буду жить.

– Мама…

Лита поднесла к губам глиняную птичку.

– Я поступаю правильно? Мой путь – это путь Гармонии или нет?

– Не сомневайся, – сказала статуя, оплывая пчелами, как свеча воском; насекомые скрыли ее черты. – Я не успела научить тебя всему, но ты прекрасно справляешься сама.