Не будучи математиком, а равно и механиком, Смоки разобрался в системе далеко не сразу, но теперь он овладел словарем и начатками грамматики. Он надеялся, что когда-нибудь — возможно, нескоро — ему сделаются понятны эти гигантские, составленные из меди и стекла фразы, и, в отличие от высказываний Цезаря и Цицерона, по большей части глупых, пустых и нисколько не таинственных, их смысл окажется достойным столь головоломного шифра — окажется тем, к чему и стремился Смоки.

На лестнице послышались быстрые шаги, и в комнату просунул голову Бад, внук Смоки.

— Дед, — произнес он, окидывая взглядом таинственное зрелище, — бабушка прислала тебе сэндвич.

— А, здорово, входи.

Бад медленно вошел с сэндвичем и кружкой чая, не отводя глаз от механизма, который дал бы сто очков вперед любой процессии Санта-Клауса в рождественской витрине.

— Починил? — спросил он.

— Нет. — Смоки жевал.

— А когда починишь?

Бад тронул пальцем одну из сфер и отдернул руку, когда она, под действием тяжелого противовеса, легко и плавно двинулась с места.

— К скончанию веков справлюсь.

Бад в изумлении вскинул на него глаза, а потом рассмеялся:

— Да ну тебя.

— Ладно, не знаю. Мне пока непонятно, что заставляет ее вращаться.

— Вот эта штука. — Бад указал на черный корпус, похожий на сейф.

— Хорошо. — Смоки, с чашкой в руке, подошел к корпусу. — Вопрос в том, что заставляет вращаться эту штуку.

Поддев рычажок, который плотно прижимал снабженную прокладкой дверцу (защита от пыли? чего бы ради?), он открыл корпус. Внутри, чистое, смазанное и готовое к работе, если бы то было возможно (однако невозможно), виднелось невообразимое сердце механизма Харви Клауда: невообразимое сердце самого Эджвуда, как иногда думалось Смоки.

— Колесо, — выдохнул Бад. — Кривое колесо. Ого.

— Мне кажется, оно должно вращаться от электричества. Под полом, если поднимешь эту дверцу, ты увидишь большой старинный электромотор. Но только...

— Что?