Занозой под кожу, битым стеклом по обнаженной ране. И одновременно — разбивая ледяную стену сомнений, врываясь в мертвую пустыню безудержным ураганным ветром:

— Нет, солнышко. — Эйтлинн горячо прижала непохожего мальчишку к груди, давясь слезами. — Папа немного занят. Он ждет нас… по ту сторону.

— В Маг Мэлле?

— Н-нет… В Чик-каго… — Ее лихорадило.

— С ним все в порядке?

— Конечно!

— Зачем ты врешь?

И вправду, зачем она врет ему? Это же все равно бессмысленно. Эйтлинн вдохнула под завязку, чтобы не разрыдаться в голос:

— Ты прав. Не совсем. Он… кажется, он умирает.

Забрать девочку оказалось немного сложнее. И не совсем понятно куда и зачем. Она была просто девочкой, обычной смертной, даже не подменышем, куда ее девать? Но на предложение вернуть ее к родителям, девочка по имени Мэдди-просто-Мэдди (называть свою фамилию она наотрез отказывалась) разразилась сочной тирадой, нафаршированной отборной бранью, и в придачу даже как-то посерела. Да и Ллеу, как то и предрекал Киэнн, настаивал. Эйтлинн не стала пререкаться с детьми, а потому живо промыла мозги жандармам и первым же паромом увезла обоих обратно в Лондон. Новоявленная сестренка Ллевелиса дергалась и ерзала, как грешник на сковороде, пока ее не усадили в самолет до Чикаго, и даже тогда еще раз десять уточнила у бортпроводниц, куда летят. Кажется, она бы сейчас с радостью отправилась хоть к черту на рога, только не в родной дом. Когда самолет наконец оторвался от земли, Мэдди точно хмель в голову ударил: она принялась болтать без умолку, радостно повествуя о побеге из Бристоля, загадочном Зове, дожде, тюленях, выпрыгнувшей из камышей утке, которая потом оказалась настоящим лебедем, ночи под чужой перевернутой лодкой, сбитом о камни на пляже большом пальце, страшном утреннем тумане над старым кладбищем, ночи в заброшенном вагончике, рыбе и чипсах «за просто так», ночи в настоящей комнате с душем и зеркалом, занавеской, электрочайником и полосатым ковриком на полу, тетеньке с непохожими близнецами и собачкой на поводке-рулетке, огромном грузовике, который отвез их на молочную ферму, о развалинах старого-престарого замка, о буре, о черепахе, о магии...

Ллеу молчал. Хмуро и как-то не по-детски. Киэнн теперь звонил сам, звонил по началу чуть ли не каждый час, а то и по два-три раза подряд, потом чуть пореже стал. Долго успокаивал по телефону разбушевавшегося наследника — Ллеу орал во всю глотку: не смей! Я кому сказал, не смей умирать! Потом швырнул телефон и ушел в туалет. Вернулся с красными глазами. И больше не говорил. Вообще. А примерно через два часа его начало знобить.