– Скажи там… – он ложится на мох и раскидывает руки. – Скажи, что мне жаль… я не хотел никого убивать… то есть хотел, голод – такая штука… неприятная… но я старался быть человеком. Не всегда получалось, да… и ведьм жаль. Ведьмы – это дети природы, с ними нельзя по-взрослому, если по-взрослому, то они старятся…

– Твоя книга, – Святослав оглядывается, ему неуютно в этом лесу, впрочем, не только ему. Место слишком огромно и пугающе, и Святослав, как никто другой, чувствует его чуждость.

– Ее больше нет. То, что было нужно, Фима переписала. А остальное – лишнее. Некоторым знаниям лучше умереть. Всему лучше умереть… в свое время.

Он замолчал.

И молчал долго.

Он погружался в мягкие перины мхов, позволяя тем укутывать себя слой за слоем. Со стороны это гляделось жутко, пожалуй, поскольку Астра слышала эхо чужого страха, острого, едва сдерживаемого.

– Когда-то… давным-давно, – ее собственный голос звучал песней ветра. – Когда древо мира только проросло из семени творения, тогда не было ничего. И никого. Кроме этого древа.

Она присела рядом и ладонью закрыла глаза того, кто скоро вернется домой.

– Древо росло и давало плоды, что силы, что материи. Так появились миры. Миры рождали детей. Дети умирали и питали миры, а миры, умирая, питали древо, которое росло и рождало новые…

Астра не знала, поймут ли они.

– А душа? – тихо произнес кто-то.

– Она тоже часть всего этого… только неделимая, – она поднялась, опершись на руку Святослава. И позволила себе оглядеться.

Лес…

Остался прежним. Он будет стоять тысячу лет. Или две тысячи. Или пять и даже сто. Он, предвечный, существует вне времени и пространства. Это сложно понять, но принять достаточно легко. И остальные чувствуют.

– Значит он…

– Мертвое стало мертво, а живое вернулось к жизни.

Она зажмурилась.

Солнца не было, точнее того привычного желтого кругляша, которому положено делиться светом и теплом. В общем, кругляша не было, а вот света и тепла – в избытке.

И Астра скинула туфли.

Огляделась.