Спустя минуту жестокого избиения и безостановочного сквернословия я, тяжело дыша, повесил дубинку обратно на пояс. Влажное от крови тело не двигалось. Не знаю, сдох он или нет, плевать. Проверяя, не потерял ли я нож или сферошлетт, встретился взглядом с Двадцаткой. В теории встретился, глаз-то её я не видел. Она молча стояла неподалёку, скрестив руки на груди.

– Не смотри на меня так. Они внезапно напали.

Поняв, что оправдываюсь перед человеком, которому это абсолютно не интересно, я вздохнул и сломал ударом каблука пальцы лежащему телу. Тело замычало, чем заслужило ещё пару пинков. Выместив остатки гнева, я в сопровождении Двадцатки вернулся в бар, где Доржи, явно находясь под градусом, что-то увлечённо рассказывал Гнидому.

– …Безнадёжны, совсем безнадёжны! Они колясочников избивают исключительно ногами, видимо, в насмешку. Да и вообще, если человек не видел хорошего, он не будет ни к чему стремиться. Никогда! Даже если знает, что можно лучше. Это будет казаться ему недостижимым, потому что он здесь, далеко-далеко от всего хорошего. Но если человек пожил в другом месте, то всё будет по-другому. Помнишь Униореру? Помнишь, какие там были самодельщики, а? Они знали, что можно лучше и как, поэтому свою дыру превращали в… Ян! Какого чёрта?!

– Какого чёрта что? – спросил я, садясь рядом.

– Ты стрелял?

– Да. Гнидой, мне пальцы сломали, глянь, а? И ключицу тоже.

Пока я рассказывал о произошедшем, эскулап сооружал импровизированную шину для пальцев с помощью каких-то палочек и бинта из, замечу, моей аптечки. Ключица перелома избежала, поэтому справился он быстро и, расщедрившись, предложил обезболивающее. Жаль, что я в силу состояния здоровья был вынужден отказаться от сего красивого жеста.

Настроение безнадёжно испорчено, и посему было решено выпить, наплевав на последствия химиотерапии. Заказ, недолгое ожидание, холод пивной кружки. И когда до первого глотка оставалось лишь одно усилие руки, дверь в бар открылась. Я с удивлением воззрился на неё – посетители сюда, кроме нас, захаживали редко, сейчас мы вообще были одни в баре.

Тем временем в открывшуюся дверь зашёл какой-то оборванец, за ним второй, третий, пятый, десятый. На тринадцатом я сбился. Бармен сначала покричал на них, а потом просто свалил, прихватив кассу и закрыв за собой служебную дверь. «Посетители» выстроились у противоположной стены и один из них, сделав шаг вперёд, хотел что-то сказать, одновременно потянувшись за пазуху.

Гнидой оказался самым сообразительным из нас и пристрелил этого активиста ещё до того, как он что-либо успел сказать или сделать. Началась пальба, но велась она только в одну сторону – у оборванцев оружия не было, поэтому им оставалось только орать, умирать и пытаться выбежать обратно. В результате все местные, кроме двух слинявших, оказались на полу. У них не было и шанса – промазать с такого расстояния было невозможно, хотя Доржи всё же умудрился пару раз это сделать. Под визги и хрипы умирающих неестественной смертью людей мы ломанулись к служебной двери, бесцеремонно вышибленной Гнидым.