Временами мой слух ловил голос матушки. Вряд ли Ран нуждалась в советах, но матушка беспокоилась – она всегда беспокоится, когда я уезжаю – и таким способом выражала свои волнение и заботу. Слов было не разобрать, да я и не пытался. Женщины заняты, и очень кстати.

Надо успеть, пока им не до нас.

– Широно?

– Да, господин.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Нет, господин.

– Ничего такого, – с нажимом повторил я, – что мне следовало бы знать? Неведение может привести к беде. Ты же не хочешь, чтобы меня застали врасплох?

– Кто, господин?

– Вот и мне интересно: кто?

– Когда мы возвращались из управы, господин, – произнес Широно севшим голосом, не глядя на меня, – вы зашли в лавку с веерами.

– Да, – согласился я. – Зашел.

– Меня вы оставили на улице.

– Да. Оставил.

– Я решил, что вы, господин, все-таки решили продать мой веер. Но вы этого не сделали.

– Ты такого плохого мнения обо мне? – удивился я.

Широно пал на колени:

– Смею ли я? Но тогда зачем вы зашли в лавку?

За его спиной возвышалось чучело, которое я регулярно избивал плетьми, а Ран расстреливала из ружья. В сочетании покорного Широно и бессмертного чучела крылся какой-то символ, но какой? Терпи побои и останешься самим собой? Вряд ли. Чучело давно отправилось бы на свалку, не подновляй его мы с Ран. Путь чучела не годится для Барудзироку Широно. Верней, Широно не годится для пути чучела.