Он замолчал, почувствовав вдруг на плече её руку.

– Падре, – негромко сказала Гюрза, и её тон сейчас был совершенно не таким, каким она рассказывала свои интимные тайны, – вы слишком строги к себе. Сколько вам тогда было лет? Десять? Двенадцать? Да, вас слушали, как некую диковинку, и кое-кто нашёл в ваших словах рациональное зерно, кто-то заглянул глубже и обрёл там истину для себя, а кто-то средство для извлечения выгоды. Последних оказалось больше. Как ни странно, они-то и построили в Его честь великолепные храмы, превратили его учение в закон, в бездушный догмат, и убедили людей в необходимости неукоснительного соблюдения всех мелочей этого догмата, даже если они в той или иной ситуации противоречат здравому смыслу. А злоба, это их обычное человеческое свойство, Инци здесь не причём. Не его именем, так именем кого-либо ещё, они будут творить своё зло, утверждая, что поступают по закону. Вы правильно сделали, что вернулись тогда домой. Там вы из мальчика, которого благословил сам Инци, выросли в знаменитого Руфуса-проповедника, вселяющего надежду в сердца людей! В Торговом городе вам бы этого сделать не дали…

Руфус вдруг схватил её руку, припал к ней губами, прошептал: «Спасибо!», и выбежал из комнаты. Гюрза ещё долго после его ухода рассматривала свою руку, словно пыталась отыскать на ней некие тайные письмена.

Глава 107. Я ничего не умею…

Глава 107. Я ничего не умею…

Фермы и поля. Поля и фермы. Они шли на юго-запад в обход гор, оставшихся за правым плечом. Молли говорила, что так они смогут добраться до цивилизованных мест, но видимо эти места были где-то далеко, и на горизонте появляться не спешили.

Первая дюжина ферм, попавшихся им на пути, поразила своей пустотой. Ни людей, ни скота. Только ветер гуляет в домах и хозяйничает в постройках, двери которых почему-то все были нараспашку.

Жутко было ночевать в таких местах. Сначала они расположились в богатом доме, где были кровати и аккуратно сложенное чистое бельё в резных комодах. Но среди ночи девушек вдруг охватил непонятный безотчётный страх, и о сне уже не могло быть и речи. Все просидели до рассвета в зале просторного дома при свечах, с ужасом поглядывая на запертые наглухо двери.

С тех пор они ночевали только на сеновалах, где такое чувство ни у кого не возникало, а в хозяйские дома заходили днём, в надежде разжиться едой и простынями. Простыней и прочего белья там всегда было в избытке, а вот еды достать так и не удалось – кладовые во всех таких местах были пусты, погреба, словно веником вымели. Это было странно, ведь в той деревне, в которой Леса впервые видела исчезновение жителей, скотина оставалась на месте, а в закромах трактира было полно всякой снеди.