За всеми этими землями и за водами пролива, у стен Абираба у северной границы песков Маджрити, Язир ибн Кариф, вождь племен пустыни, прозванный Мечом Ашара на Западе, вдыхал соленый ветер с моря и, сидя в одиночестве на разостланном плаще, смотрел на ясное небо, усыпанное звездами его бога.

Мудрец, который явился к зухритам, учил их, что звезд столько, сколько песка в пустыне. Двадцать лет назад только что приобщенный к вере Язир пытался понять, что это значит. Он пропускал сквозь пальцы частицы песка, глядя на небеса.

Теперь он перестал задумываться над подобными вещами. Понимать бога – удел подобных Ашару, достойных дара видений. Простому воину остается лишь склонить голову и молиться перед лицом такой невообразимой беспредельности.

Звезды на небесах подобны песку в пустыне. Что остается обычному человеку? Только смириться и служить, молясь днем и ночью о милосердии и милости, понимая, что он – всего лишь частица – меньшая, чем песчинка в сыпучих песках, – неслыханно огромного промысла божьего.

Как могут люди раздуваться от гордости, питать иллюзии относительно собственной ценности или ценности хрупких, суетных вещей, которые они делают, если они искренне верят в Ашара и звезды? «Этот вопрос, – думал Язир ибн Кариф, – мне бы хотелось задать правителям Аль-Рассана».

Ночь выдалась теплая, хотя Язир улавливал намек на зиму в ветре с моря. Теперь уже недолго. Две луны плыли среди звезд: голубая представляла собой прибывающий, а белая – убывающий полумесяц на западе, за последним краем земли.

Так вышло, что, глядя на луны, он думал о киндате.

За всю свою жизнь он встретил лишь одного из них, босоногого бродягу в подпоясанном балахоне, много лет назад сошедшего на берег в торговом порту на востоке от Абенивина. Этот человек попросил о встрече с вождем племен, и в конце концов его привели к Язиру.

Этот киндат был не таким, как большинство людей; он даже не был типичным для собственного народа. Он так и сказал Язиру во время их первой встречи в песках. Закаленный годами странствий, с дочерна загоревшей и выдубленной ветром и солнцем кожей, он, какой бы ересью ни казалась эта мысль, больше всего напоминал Язиру самого ибн Рашида, того ваджи, который явился к зухритам много лет назад. У него была такая же неухоженная седая борода, такие же ясные глаза, которые, казалось, видели нечто, находящееся позади или вне пределов зрения других людей.

Он путешествовал по многим землям, сказал киндат, и описывал свои путешествия, великолепные места созидания, говорил с людьми всевозможных верований. Не для того, чтобы проповедовать или обращать, как это делали ваджи, но чтобы углубить собственное чувство восхищения великолепием мира. Он много смеялся, этот киндат-странник, часто над самим собой, рассказывая истории о собственном невежестве и беспомощности в тех странах, которых Язир не знал даже по названиям.