– «Гарлемский воздуховод», – сказал я.

– Прошу прощения?

– Музыка, что у вас играет. Это ведь Эллингтон, «Гарлемский воздуховод». Судя по звучанию, запись годов пятидесятых.

Еще одна долгая пауза, хотя динамик теперь не отключался. Я был почти уверен, что не ошибся, хотя не слушал эту мелодию Дюка уже много лет.

Затем музыка умолкла, словно ниточка оборвалась, на середине такта.

– Есть еще кто в машине?

Я опустил стекло и включил верхний свет. Камера взяла панорамный кадр и снова повернулась к моему лицу.

– Ну ладно, – произнес голос. – Давай так. Скажешь, кто в этом треке играет на трубе, и я откачу ворота.

На трубе? Так, состав ансамбля Дюка Эллингтона в середине пятидесятых. Пол Гонсалвес? Нет, он играл на саксе. Трубачей было несколько. Кэт Андерсон? Вилли Кук? Ох, как же давно это было!

– Рэй Нэнс, – сказал я.

– Не-а. Кларк Терри. Но я, пожалуй, все равно тебя впущу.

* * *

Я остановился у входа в фойе. Владелец вышел мне навстречу: высокий мужчина лет сорока в джинсах и свободной клетчатой рубашке. Он смерил меня подозрительным взглядом:

– Без обид, но такого раньше не было.

Он указал на небо – на проблески, от которых его кожа светилась желтым, а оштукатуренные стены казались тошнотворно-охристыми.

– Когда закрыли въезд в Блайт, люди тут дрались за комнаты. В буквальном смысле дрались. Двое ребят достали пистолеты – стояли прямо там, где вы сейчас стоите. Да, в ту ночь я подзаработал, но вдвое больше потратил на ремонт. Постояльцы перепились, заблевали мне все номера, занавески в клочья подрали. На Десятом было еще хуже. В гостинице «Дейз» зарезали ночного администратора. Тогда-то я и поставил ограду с воротами, сразу после того и поставил. Теперь, как только начинаются проблески, я выключаю знак «Свободные номера», запираюсь и жду, когда все закончится.

– И слушаете Дюка, – добавил я.

Он улыбнулся, и мы отправились в фойе, к регистрационной стойке.

– Дюка, – кивнул он, – или Попса, или Диза. Или Майлза, под настроение.

Он называет мертвецов по именам, отметил я, настоящий фанат.