Я сглотнула.
– Я не доверяла ему.
– Ну, давай же, – подстегнул он.
– Я контролировала его.
Восставший вздрогнул. Рука Леандра замерла.
– Именно в это ты и веришь? – спросил Саратиэль, как показалось, с искренним любопытством.
Я снова задалась вопросом, как много из этого испытывает Леандр: видит ли он, слышит и чувствует ли все это – тепло и тяжесть тела Божественной, мягкость ее волос, и кричит ли он где-то внутри.
– Мы пришли к соглашению, – уступила я, слыша, как жалко это прозвучало, даже когда слова слетели с моих губ.
– Соглашению, – повторил Саратиэль слегка изумленным тоном. – Будь уверена: как только ты начинаешь торговаться с Восставшим, ты уже проиграла. Единственная причина, по которой ты не являешься рабом Ратанаэля в этот самый момент, заключается в том, что он решил не делать тебя им. Он мог овладеть тобой тысячу раз – каждый миг, когда ты спала, была ранена, отвлекалась. Честно говоря, я удивлен, что он не овладел тобой случайно.
Я вдруг вспомнила, как Восставший исчез после битвы при Бонсанте. Он почти захватил мое тело, а затем остановился. Отступил. В конце концов, дух не оставил меня – по крайней мере, не так, как я думала.
– Глупый Ратанаэль, – заметил Саратиэль, наблюдая за мной глазами Леандра. – Он всегда заботился о своих человеческих сосудах.
Кровь стучала у меня в ушах.
– Так же, как ты позаботился о Габриель? – спросила я.
Казалось, что из помещения высосали весь воздух. Саратиэль застыл на месте. Мой Восставший тоже. Вопрос был рискованным, но для меня становилось все более очевидным, что его решение убить Божественную оказалось нелогичным. Она стала бы идеальным сосудом, гораздо лучшим, чем Леандр, во всех отношениях, но он предпочел остаться в его теле. И то, как он держал ее; я не думала, что он осознает, как это выглядело.
– Поэтому ты убил ее? – упорствовала я.
–
Кусочки мозаики становились на свои места. Я вспомнила то, о чем бредил Восставший в туннелях под городом, – то, что он говорил о святой Евгении.
– Если бы ты держал ее рядом, она могла бы предать тебя.
–