– Знаешь, ты можешь делиться такими вещами, – вмешался Восставший. – Не всегда нужно оставлять всех в мучительном напряжении.

– Я не могу принять это.

– Принять что?

Я не была уверена, что смогу выразить свои запутанные, ядовитые мысли словами. Мне казалась кощунством даже попытка оного.

– Что… что может существовать такая вещь, как… не необходимое зло, потому что зло никогда не является необходимым… Оно не может быть таковым… но… приемлемое зло. Обиды и жестокость, которые Госпожа допускает в служении Ее воле. Подобно той козе в Наймсе, – добавила я, смутно осознавая, что никогда не рассказывала Восставшему о козе, и он, вероятно, подумает, что я сошла с ума. – Она не заставила бы кого-то пинать козу.

Восставший замолчал – выдерживая осторожную, понимающую паузу.

– Монашка, – промолвил он, – разве не так Она поступила с тобой?

Я услышала дребезжащий звук и поняла, что меня трясет; это звенели кандалы. В голове блуждали разрозненные мысли: может, стоило помолиться. Но звезд не было, взгляд Госпожи был затуманен. У меня не осталось никаких знаков, кроме сотен голосов, повторяющих мое имя снаружи.

Глава двадцать шесть

Глава двадцать шесть

Шум продолжался всю ночь. Я мало спала и мерзла, часто вставала, чтобы выглянуть в окно. Несколько раз слышала крики; один раз – звон разбитого стекла, за которым последовали вопли и стук лошадиных копыт по двору.

Вдалеке что-то горело, вздымая вверх шлейф оранжевого дыма.

Я определила, что час близок к рассвету, когда за дверью зазвенели ключи. К моему удивлению, она распахнулась, явив одинокую служительницу в белом одеянии и вуали. Она молча поманила меня.

– Куда ты меня ведешь?

Женщина не ответила. Я почти не видела ее скрытого лица.