Он стучал тихо, не в силах встать и дотянуться до кольца — стучал замерзшими посиневшими пальцами, стучал тихо, безнадежно, не надеясь уже вообще ни на что…

…дверь распахнулась внезапно, он чуть не свалился внутрь, ткнувшись носом в чужие сапоги, пахнущие теплом, едой и самогоном… Черная фигура, залитая ослепительным светом, возвышалась над ним… — Чего тебе, малец?

… его затащили внутрь, скинули со стола все, чтобы — свитки полетели на пол, растерли самогоном и укутали в колючее шерстяное покрывало, сунув в руку пиалу, которая дымилась чаем…

— Пей, малец… пей… глотай же…

Он пил, захлебывался, зубы стучали по краю, одеяло кололось… из светло — желтой овечьей шерсти… с обожженным краем… он и не помнил такого… в очаге трещали дрова, и фигура великана напротив — в сером походном халате, с перевязью через плечо и серебристой толстой косой, спускающейся до пояса, казалась вся объятой золотистым светом огня…

— Пей… — пророкотал светящийся добрый великан, — останешься здесь сегодня. Завтра Прорыв закроют, и мы найдем твоих родных…

Радость затопила его — оглушительная — до шума в ушах, он не слышал больше ничего вокруг, кроме — «останешься здесь сегодня», радость искрящаяся и теплая, как золотые языки пламени в очаге, колючая радость, которая пахла овечьей шерстью, самогоном и тушью… радость, которую дарила уверенность, что теперь — непременно, все будет хорошо; радость, у которой было имя…