– Вы скрывали письма, – констатировала Хелена очевидное, неслыханное, чудовищный обман. – Вы скрывали адресованные мне письма от Рут.

– Да, – призналась мать. – Так… Мы думали, что так будет лучше.

Хелена почувствовала, что ей не хватает воздуха.

– Рут была моей лучшей подругой. Мы всем делились друг с другом. Потом ей пришлось бежать, а вы заставили меня поверить, что она обо мне забыла. Что это она прервала контакт!

Мать молчала, крепко сжав губы. Она лежала на своих белоснежных простынях и толстых подушках как загнанный зверь и молчала.

– Моя лучшая подруга все это время была в Амстердаме, а не в Нью-Йорке. Возможно, она все еще была там, когда… – Хелена остановилась, не в силах произнести это. Вспомнила о том страшном дне в ведомстве, снова увидела, как Гиммлер вытащил телефон, свой золотой телефон с цветным экраном, чтобы отдавать приказы эсэсовцам в Амстердаме, приказы, которые привели к тому, что в укрытиях были обнаружены и арестованы семьи Франк и Пилс.

Возможно, с Рут произошло то же самое.

Даже наверняка.

Наверняка Рут и ее семью тоже отправили в один из лагерей.

И она, Хелена Боденкамп, так или иначе имела к этому отношение.

У нее сдавило сердце, а в груди появилась колющая боль. Хелена этому не сопротивлялась. Если бы какая-то божественная сила теперь вознамерилась ее наказать, она бы не сопротивлялась, потому как поняла, что приговор справедлив.

– Другие письма, – глухо произнесла она. – Где они?

Мать откашлялась.

– Больше нет. Я их сожгла.

– Сожгла. – Хелена вспомнила, с каким отчаянием она ждала тогда письма от Рут. – А, собственно, почему я никогда не видела ни одного из них? Я же тогда каждый день бегала к почтовому ящику, как только слышала скрип велосипеда почтальона!