Наконец они добрались до поместья, которое, насколько было известно Хелене, называлось «Замок Аргенслебен»: это название оказалось злой шуткой, поскольку «замок» был всего лишь скромным, хотя и крупным имением, где до войны занимались преимущественно коневодством. Главное здание с двумя боковыми флигелями обрамляло пустую площадку, на которой еще виднелись очертания омертвевших деревьев. Сухой бассейн бывшего фонтана в центре нее был заполнен песком, грязью и гнилыми листьями. Здания были большими, но с маленькими окнами, а кирпичные стены сплошь покрыты черной плесенью, которую, судя по некоторым следам царапин и штукатурки, не удавалось одолеть.

– Как только будет одержана победа в войне, – произнес Лудольф, показывая ей все во время первого обхода, – тогда все станет лучше.

В конюшне бесконечные ряды стойл для лошадей были сокращены до четырех, где стояли тощие, одинаково черные кобылы, которые постоянно озирались безумными взглядами и казались Хелене похожими на коней четырех всадников Апокалипсиса.

Комнаты в доме огромных размеров; скудный свет, проникавший через крошечные окна, терялся в них, так что все было окутано сплошными сумерками. Повсюду огромные шкафы из черного дерева, украшенные загадочной резьбой, а на стенах висели бесчисленные огромные картины маслом, изображавшие предков Лудольфа.

Значит, отныне она будет жить здесь. Комнату, которую она могла бы назвать своей, ей не выделили, зато выделили целый шкаф в супружеской спальне, где она может хранить свои вещи. Она снова встретилась с членами семьи Лудольфа, которые присутствовали в Веймаре на свадьбе и уже там не проявляли особой разговорчивости; здесь, в своей привычной обстановке, они выглядели еще более отталкивающе: мать Лудольфа, старуха, почти ничего не говорила, а только совершала ежедневные молчаливые прогулки по двору, одетая в черное и опирающаяся на палку, что придавало ей сходство с причудливым вороном. Или сестра Лудольфа Альма, удрученное горем, немногословное существо, командовала старыми слугами, которые, в свою очередь, носили винтовки, потому что присматривали за тремя французскими военнопленными, работавшими в имении. Троим мужчинам приходилось постоянно носить на ногах оковы, чье бряцание и шарканье слышались всегда.

Кроме того, там было много всевозможных поварих, домработниц, горничных, конюхов и прочих слуг, больше, чем Хелена видела в одном месте. И все же чувства, что она находится в человеческом обществе, не возникало. Когда Хелена спускалась утром к завтраку в столовую – так она делала всегда, когда не было Лудольфа, – остальные всегда обсуждали, где сейчас стоит «русский», и замолкали, как только Хелена входила, словно не знали, что их можно услышать и в коридоре. На обед чудовищно часто приходилось есть маленьких, неопределенных птичек в кислом коричневом соусе, кости которых были слишком мелкими, их невозможно было достать, и которые противно хрустели, если их раскусить: все, казалось, считали это лакомством, и только Хелена предпочитала картошку, какой бы твердой та ни была.