— Притворяйся сколько угодно, — насмешливо заметил я. — Ее все равно нет. Она мертва вот уже много лет. И ты не можешь до нее дотянуться.

Мои слова разрушили его мечты о Лисане, и он не смог вновь собрать их, но так и не пошевелился.

— Смерть Дэйси так ничему тебя и не научила? — мысленно поинтересовался он. — Когда я умру, они отнесут меня к дереву. Я стану единым целым с лесом старейшин. Мы с Лисаной снова будем вместе.

— И после этого провала ты еще думаешь, что спеки удостоят тебя дерева? — рассмеялся я. — Да ты глупец. Ты такой же неудачник для своего народа, как я — для моего. Посмотри, какой след из обломков ты оставляешь за собой. Дэйси мертва. Из статных юных воинов, отважно последовавших за тобой, треть осталась там. А многие из тех, кто вернулся домой, ранены или пали духом. Ликари призван танцем, Оликея в унынии. Кинроув видит в тебе врага, а Джодоли — неудачливого соперника в борьбе за власть. Форт в Геттисе все еще стоит, а гернийскую ненависть к спекам ты довел до кипения. Ты не только не улучшил положения, но и усугубил его. Следующей весной, когда мы вернемся в леса по ту сторону гор, нас встретят не торговцы мехами, а солдаты, собирающиеся нас убивать. Никаких товаров на обмен, мальчик-солдат. Никакого меда, ярких бус или тканей. Никакого табака: ни для курильщиков из народа, ни для торговли на ярмарке. Ружья обратятся против спеков, и все, что вам предложат на обмен, — это железные пули за ваши жизни.

— Заткнись! — прошипел он и ударил меня.

Я уменьшился и сумел уклониться. Мне все лучше удавалось избегать его атак. Точно комар, я гудел у самого его уха — лишь затем, чтобы исчезнуть, когда он хлопнет себя по голове.

Затаившись, я с удовлетворением наблюдал за ним. Я рассеял его мечты о Лисане и оставил ему лишь холодную действительность. Я посеял в его сознании мальчика-солдата мысли о неудачах. Его неподвижность переросла в унылое молчание. Впервые после нападения на Геттис ему выдалось время подумать. Он не мог больше прятаться от неприятных размышлений. Ему попросту не на что было отвлечься.

Он вновь и вновь вспоминал ночь сражения. Пытался понять, в чем допустил ошибку, где им пришлось отступить от задуманного, какие указания он не дал своим войскам. Всякий раз, когда мне удавалось вторгнуться в его мысли, я подсовывал ему собственные воспоминания: падающий на землю часовой с перерезанной глоткой. Раненые спеки, с воем корчащиеся на заснеженной земле после засады, и его бегство. Солдаты, которых резали, словно скот на бойне, пока они пытались выбраться из горящих казарм. Мои мысли врезались в его сознание, как нож — в кожу.