Но он не послушался. Вместо этого он попытался вовлечь Оликею в свой танец. Он стиснул ее руки и потащил ее за собой сквозь шаги, наклоны и повороты. Кормильцы Кинроува испуганно закричали, четверо из них перехватили Оликею и вырвали из хватки мальчика-солдата. Им пришлось бороться с ней, удерживая ее, пока она визжала, царапалась и пыталась вернуться к нему.

— Это не поможет! Он тебя не слышит. Если ты позволишь ему схватить себя, он потащит тебя и затанцует до смерти. Вспомни о своем сыне, вспомни о мальчике! Останься здесь и позаботься о нем!

Я лишь мельком увидел их борьбу. Глаза мальчика-солдата были широко раскрыты, но на людей он не смотрел. Он видел деревья и играющий на молодой листве свет. Видел дрожь одинокого листка, и его пальцы вторили ей. Он ощутил ветерок, легко погладивший его лицо, и, пританцовывая, пошел назад, словно подхваченный им. Как и у многих тучных людей, его ноги оказались на удивление сильными. Его движения были изящными и уверенными, — казалось, мазь расслабила и смазала его мышцы. Он поворачивался, кружился, поднимал руки к небу, подражая вздымающемуся над шалашом влажному дыму. Из-под его полуприкрытых век я увидел Кинроува, которого поддерживали двое кормильцев. В глазах мага стыло смятение.

— Слишком рано. Лишь одна его половина танцует! Я не знаю, что теперь будет. Покажите мне миску с похлебкой. Сколько он успел съесть?

Оликея рухнула на колени, все еще рыдая и вскрикивая. За ее спиной я заметил тощую фигурку Ликари, спешащего к матери; одеяло свисало с его костлявых плеч. Когда мальчик увидел меня, с его губ сорвалось тихое поскуливание. Показывая на меня пальцем, он заплакал и тоже упал на колени. Меня утешило лишь то, что Оликея тотчас же обернулась на его голос. Она чуть не задохнулась, а потом поползла к сыну. Когда он поднялся на ноги и заковылял ко мне, Оликея поймала его и прижала к груди. По крайней мере, он в безопасности от безумного танца Кинроува.

А я — нет. Музыка струилась по моим венам, точно кипящая вода по трубам. Она обжигала болью и в то же время подбадривала. Это ощущение напомнило мне о том, как меня в детстве раскручивал вокруг себя старший брат. Голова кружилась, я не мог ни на чем удержать взгляда. Меня переполняло ожидание неминуемой беды. Когда Росс хватал меня за запястье и лодыжку и начинал вертеть, я прекрасно понимал: если он вдруг разожмет руки, я окажусь весь в синяках. Но я также помнил, что рано или поздно брат устанет и постарается осторожно опустить меня на землю. Именно это и позволяло мне наслаждаться этой забавой.