Отмываться.

Буквально чувствуя, как стирается слой за слоем… что?

Он остановился, лишь когда ведро опустело.

— Что? — Ксения повела плечом. — Тоже грязь. Старая, заскорузлая. Надо было убрать, пока намертво не пристала.

И на Калину поглядела так, со скрытым смыслом.

— А теперь? — поинтересовалась Калина.

— Теперь… отошла. Почти вся. Но как дальше, тут пусть сам думает, — глаза Ксении сделались темны, что два колодца. И глядеться в них было страшно, большею частью от того, что он точно знал — теперь его видят.

Видят таким, каков он, Олег, есть.

Со всеми мыслями и желаниями, с грехами, грешками и той самой грязью, о которой он волею собственной забыл, а она не забылась.

Не исчезла.

И… было стыдно.

— Чего замер? — Калина ткнула кулаком в плечо. — Воду доставай. Или машину мыть передумал?

Олег мотнул головой.

Не передумывал, и ведро вновь скользнуло в колодец. Зазвенела цепь, закрутилась ручка, получив свободу. И заорал во весь дурной свой голос петух.

— Тише ты, оглашенный, — шикнула Ксения. — Ишь… верно, скоро заполыхает.

— Ага, — Калина кивнула. — Как пить дать… надо тетку упредить, а то будет, как в прошлый раз. Помнишь? Курятник начисто отстраивать пришлось.

Верещагина поймала меня под вечер, аккурат после ужина. Я только и успела, что посуду собрать да замочить в тазу. Еще подумала, что надо бы как-то вопрос с водой решить, поскольку бочка, из которой я её, собственно, и брала, практически опустела. А таскать воду самой… сомневаюсь, что входит это в мои обязанности.

Да и до речки далековато. Если с грузом.

Вот над этим важным вопросом я и раздумывала, точнее, над тем, как бы озвучить проблему, чтобы не выглядело это совсем уж наглостью, когда появилась Оленька. Она заглянула под тент, натянутый над полевою кухней, и, увидевши меня, скрестила руки на груди. Нахмурилась. И ножкой топнула.

— Ты! — сказала она.