Оленька отняла телефон от уха, раздумывая, не стоит ли его уронить.

И вот так всегда! С самого детства! Что бы ни случалось, виновата в случившемся оказывалась сама Оленька. И потому однажды она просто перестала рассказывать.

С дипломом тоже…

Она ведь искренне хотела написать работу.

Писала даже. А научный руководитель хвалил. Потом, правда, матушка решила глянуть, и… и оказалось, что хвалил он вовсе не потому, что работа хорошая, а потому что у Оленьки фамилия.

И что сам-то он не особо в науке понимает. В той, которая наука, а не говорить красиво. И… и вот.

— Так еще это может стать достоянием общественности, если девица и вправду решит тебе мстить…

— Но ведь ты говорила, что доказать она ничего не сможет!

— Доказательства нужны в суде. А в суд, как понимаю, никто не собирается обращаться. И да, она подписала бумаги об отказе от претензий.

Оленька тихо выдохнула. Вот дура…

— Но это еще не значит, что она обещала молчать.

— Да пусть хоть…

— Прекрати, — матушка никогда-то не повышала голоса, но ей и нужды в том не было. Хватало этого вот ледяного тона, который промораживал, считай, насквозь.

Оленька замолчала.

— Ты не понимаешь. Если эта история выплывет, то репутации Верещагиных будет нанесен удар. Более того, я уже сожалею, что согласилась на эту авантюру. Все-таки позор позору рознь. Одно дело неудачная дочь, случается и у лучших.

Оленька проглотила обиду, хотя больше всего хотелось закричать, затопать ногами, прорваться, наконец, сквозь эту завесу равнодушия.

…только дедушка её и любил по-настоящему.

— …и совсем другое, когда она от собственного ничтожества идет на обман и подлог.

Обида вдруг… нет, не исчезла, преобразилась в нечто иное, до сего момента Оленьке незнакомое.

— Это была твоя идея.