Она все еще слышала праздничную песнь, царящую над рокотом потока:
Слова песни раздражали. Она не хотела жить. Гипонерос превратил Тиксу в машину. Она связывает в уме окутывающую его пустоту и внезапный распад скаитов.
Он был — Гипонерос. Отныне она уверилась, что все скаиты покинули человеческие миры, чтобы собраться в теле человека, которого она любила. Его разрушительная сила превосходила всякое понимание. Настоящий Тиксу умер, Йелль умерла, ей всего лишь осталось дать умереть себе самой. Судьба, подобно жестоким пальцам, обрывающим лепестки цветка один за другим, постепенно лишила ее смысла жизни.
Она взглянула на Тиксу в последний раз, пытаясь обнаружить в его глазах хоть крошечный след человечности. Он улыбнулся механической, машинной улыбкой, которая больше походила на ухмылку хищника, чем на ободряющий привет. Она потерпела окончательную неудачу. Афикит встала, взобралась на Камень Жизни, легла на него, закрыла глаза и стала ожидать, когда придет в ее поисках смерть.
Такая судьба? Да неужели? Кто за нее решил?
Именно в этот самый момент она могла выбирать. Участь, судьба — всего лишь удобные отговорки для тех, кто пасовал перед жизнью. Она повторяла поведение собственного отца, Шри Алексу — тот погрузился в искусство флористики, чтобы забыть о своей жене. Она закрепила поражение трех последних мастеров индисской науки: поражение Шри Алексу, который отрекся от себя из-за воспоминаний об исчезнувшей женщине, поражение Шри Митсу, который поддался неподобающим влечениям, поражение махди Секорама, которому не удалось сохранить чистоту абсуратского учения. Она нашла убежище в любви Тиксу, как огненная гусеница во чреве космины, как сущий паразит. Что она дала ему в ответ? Йелль? Это был их взаимный подарок друг другу. Счастье? Она не была способна на счастье. Слова Эктуса Бара в медкомнате миссии уязвили ее, потому что впрямь отражали истинную правду, горькую правду, грозную правду: он ушел, потому что жажда жизни оставила ее. У него, конечно, был выбор, как и у всех, но любовь сильная, непоколебимая, лучезарная привела бы его к другим решениям, на другие дороги. Афикит не любила его, она через него любила себя; но его его здесь больше не было, чтобы послужить ей зеркалом, и тогда единственным выходом ей показалась смерть. «Желание касается только вас», — так сказал миссионер. Желала ли она любить саму себя? Для чего она жила? Хотела ли искренне она стать той сияющей царственной звездой, которая одарила бы энергией вращающиеся вокруг нее миры, которая одарила бы Йелль истинной нежностью?