– Не равняй меня с Домиником, этим старым самодовольным глупцом, – не выдержав, сухо отрезал правитель. – Он проморгал заговор у себя под носом. Я же сам создал Ледум, в том виде, в каком он существует теперь. Я вылепил его из глины безвременья и придал чеканные формы будущего. Каждый вдох, каждый выдох этого города происходит с моего ведома и дозволения. Ничто здесь не может остаться сокрытым от меня. Ничто!
– Вот как? Удивительно. Значит, это с твоего высочайшего разрешения был убит твой сын? – Снова смех. Оскорбительный, невыносимый смех, впивающийся в разум сотнями раскалённых добела иголочек, сотнями сияющих осколков горного хрусталя, который приносит безумие, если его разбить. – Или думаешь, раз ты обеспечил тотальное слежение за подданными, те в благодарность не захотят тебя предать?
– Ни то, ни другое, – угрюмо процедил лорд. – Ты снова прав, Альварх.
Он хотел было сказать что-то ещё, но удержался и только скривил губы, демонстративно отворачиваясь от гостя к окну, как если бы тот мог видеть его нарочитые гримасы.
– Ну хорошо, хорошо, Эдвард, – примиряюще протянул неудобный собеседник. – Не сердись. Понимаю, ты всерьёз утомлен своими приключениями и не настроен на светскую беседу. Я сам виноват – выбрал не лучшее время для визита. Сейчас действительно лучше всего отдохнуть как следует, набраться сил перед новым днём. Я вижу, он будет нелёгким и столь же тёмным, как ночь… мы даже не заметим его прихода. Нити судьбы сплетаются в причудливые и страшные узоры.
– Не нужно играть словами и пугать меня туманными пророчествами, – с досадой поморщился правитель. – Тебе известно, что я готов выполнять обязательства, но избавь меня от нелепых игр. Должно быть, ты скучаешь, очнувшись ото сна. Если пожелаешь, я…
– Нет, – коротко оборвал гость, и лорд Эдвард осёкся на полуслове, едва не прикусив язык. – Не стоит. Поверь, я найду чем заняться, дитя, всё в порядке. Но запомни: Игра будет продолжаться. Игра будет продолжаться, пока существует этот смешной мир.
Названный Альвархом соскользнул с высокой кровати правителя и, сложив руки за спиной, наконец-то вышел из-за ширмы. На вид пришельцу казалось не более четырнадцати-пятнадцати лет: кожа его была нежна, как бархат, а губы свежи, как лепестки утренних роз.
Особо чувствительные особы при виде этакой неземной чистоты и совершенства непременно прослезились бы от умиления. Мальчик был красив, белокур и очарователен, словно дивный ангел.
И только в тёмном мёде холодных глаз зловеще шевелились сразу три зёрнышка зрачков.