То, что еще минуту назад было совершенно пустой оболочкой, вздрогнуло и чуть потеряло мертвенно-серый оттенок. Глаза двинулись под веками вправо, влево, потом распахнулись. Человеческие зрачки всегда сокращаются от яркого света, но эти глаза несколько секунд смотрели в потолок неподвижно, как стеклянные, а потом зрачки резко сузились, и Эдвард рывком сел, судорожно втянув воздух. У него был такой вид, будто его разбудили, совершенно не дав выспаться. Он оглядел мутным взглядом комнату, потом опустил его на свою грудь и на цветы, разложенные вокруг.

– Ну и холод, – пробормотал он и сжал кулаки, словно пытался согреть руки.

Тут Генри понял, что стоять больше не может, и сел на пол. Со вчерашнего дня все его попытки заплакать ничем не заканчивались, но тут он даже подумать не успел, а его согнуло пополам, и он некрасиво, во весь голос разрыдался, прижав одну руку к лицу. Второй он треснул по полу – раз, другой, третий, потому что слез было недостаточно, чтобы выплеснуть все, что он пережил за два дня. Он продолжал избивать пол и давиться рыданиями, и Эдвард, сначала молча наблюдавший за ним сверху, кое-как слез на пол, едва не уронив деревянный ящик вслед за собой, и протянул ему платок.

То, что Эдварду в карман мундира положили платок, который никогда больше не должен был ему понадобиться, и то, что он вел себя вежливо, даже восстав из мертвых, добило Генри окончательно. Он уткнулся своим раскаленным лбом в приятно холодный пол, который тут же нагрелся, и продолжал хрипеть и давиться слезами. Он не мог остановиться, не мог взять платок, он никогда в жизни не издавал таких звуков и не думал, что способен на них. Наверное, в зале было шумно, но все вокруг куда-то отодвинулось, он будто оглох. В конце концов Эдвард отодрал его от пола и с силой вытер ему лицо платком. Руки у него и правда были ледяные, сердце билось медленно, и Генри, немного восстановив дыхание, встал, схватил лежавшие среди цветов меч, книгу и игрушку и грохнул их на пол перед ним.

– Вот, – выдавил Генри, потому что его пугало, что Эдвард такой заторможенный, он хотел вернуть его прежнего. – Вот. Я все исправил. Смотри, я покрасил. А тут приклеил, и лапа – я ее зашил. Все сделал, как мама сказала. Смотри!

Он сунул книгу Эдварду в руки, и тот сонно повертел ее в руках. А потом нахмурился.

– Исправить то, что испорчено, – пробормотал он, как будто вспомнил что-то давно забытое. – В тот день сказала. Мы были в гостиной. Но там никого больше не было, только мы трое. Кто тебе это…

– Какой же ты тупой, – просипел Генри, вытирая лицо. – Серьезно. Где твои хваленые мозги?