Ведь даже прыжок в Альпы, в день моей вихревой гонки, на два дня в прошлое, сильно повлиял на меня. А Великое смешение вообще произошло почти восемьдесят лет назад!

Гилберт, казалось, тоже не знал, как реагировать на это.

– Чтобы сделать что?

Бэйл глубоко выдохнул:

– Он долго уверял меня, что кураториум просто хочет исследовать вихрь-прародитель. Чтобы лучше понимать мутантов. Чтобы, возможно, даже разработать для них лекарство.

Лекарство? Против мутации? Я невольно подумала о Луке. Мы тоже всегда считали его воспламеняющуюся кровь болезнью, но теперь… Я больше не верила в это.

Лука не был болен. И я пожалела, что никогда не говорила ему об этом.

– Только в свой последний год в качестве бегуна я понял, что на самом деле планирует Хоторн, – продолжал Бэйл.

Теперь он не сводил с нас глаз. Он переводил взгляд с меня на Гилберта и обратно. Словно впервые хотел разделить с кем-то тяжесть своего ужасного открытия.

Я непроизвольно затаила дыхание.

– Думаю, что он хочет использовать энергию вихря-прародителя, чтобы повернуть вспять мутацию мира.

Гилберт выглядел словно громом пораженный. Я чувствовала себя точно так же. Повернуть мутацию вспять?

– Но ведь ты сказал, что прошлое изменить невозможно, – прошептала я.

– Этого и не нужно делать, – произнес Бэйл. – Это не имеет ничего общего с прошлым, это касается только самого вихря-прародителя. Хоторн… приказал провести секретные исследования. Он работал вместе с учеными в разных кураториумах, в первую очередь с теми, кто проводил эксперименты с мутантами. Один из них выяснил, что самый первый вихрь оставил в мире следы. И они действуют до сих пор.

– Ты думаешь, что вихрь-прародитель никогда и не исчезал полностью? – спросил Гилберт и тут же покачал головой. – Я тоже читал об этой теории, Бэлиен, но ее несколько лет назад отвергли как вымысел. Ни одно из измерений, проведенных на вихрях, не выявило никаких отклонений.