В двенадцать двадцать пять ветер вдруг стих.

Грохот товарных поездов постепенно умолк.

Воздух шевелился. С пола поднялась пыль и заплясала в свете фонарей.

— Глаз бури, — догадался Киндл. — Здание выдыхает.

— У меня барабанные перепонки лопнули, — заявила Эбби.

Мэтт подумал о гигантском перепаде давления, которым сопровождался приход центра тайфуна.

— У меня еще хуже, — ответил Боб Ганиш. — Кровь носом пошла.

Было спокойно, как во сне. Мэтт слышал, что в глазу бури небо ясное, можно видеть звезды. Он представил Бьюкенен — руины Бьюкенена, — окруженный правильным кольцом облаков, и сияющую луну над мокрыми развалинами.

Остатки тепла, казалось, разом улетучились. Мэтт плотно закутался в одеяло и заметил, что остальные поступили так же.

Эбби была словно загипнотизирована тишиной.

— Буря ведь снова ударит? Так же или еще сильнее? Одним махом. Верно?

Киндл передвинулся на матрас Эбби и приобнял ее.

— Верно. Но это будет значить, что худшее позади. Останется только ждать.

— Можно мне ваты? — подал голос Боб Ганиш. — Кровь так и хлещет.

Мэтт помог ему. В полумраке кровь на рубашке Ганиша казалась черной. Мэтт работал на автомате, по-прежнему думая о лунном свете.

— Ох, — печально вздохнула Эбби. — Я слышу… шум возвращается.

Мэтт втянул в себя воздух, прислушался. Действительно. Вот он, этот грохот товарных поездов. Он надвигался на землю с воды, поднимался по склону к бьюкененской больнице. Легко можно было вообразить, что это живое существо. Громадный, тяжеловесный, тупой и злобный левиафан.

— Мэттью, лучше присядь, — посоветовал Киндл.

«Господи, — с трепетом подумал Мэтт. — Только послушайте».