Взгляд Дивочака блуждал по кухне, не желая останавливаться на Шарке. Но то, что он не перебил ее и не стал кричать, вселяло надежду. Не успев подумать, что она творит, девочка взяла в руки его грубую лапищу и потянула на себя.

– Прошу вас, пан Дивочак! Мы никогда больше не доставим вам проблем. И Дэйн больше не станет кричать! А я буду помогать еще больше, я все сделаю, что скажете…

– Дело не в вас, – пробубнил Дивочак, вынимая руку из мокрых ладошек и пряча в карман. – Дело в… Она… Ой, да что я тебе тут объясняю!

Шарка упала перед ним на колени, схватилась за сапоги и закричала:

– Я поговорю с ней! Она так больше не будет!

– Будет! – Дивочак пыхтел, подпрыгивая на одной ноге, пока за вторую хватались руки обезумевшей девчонки. – Как будто сама не знаешь!

– Мы там умрем! Вы же не злой человек, пан Дивочак…

Смешки кухарок стихли. Дивочак топтался на месте, выворачиваясь из ее рук. Шарка поняла, что только злит его, не дает осмыслить свои слова, и снова сложила ладони в мольбе. Слезы все еще висели на ее ресницах, когда взгляд Дивочака остановился на них. Трактирщик тяжело вздохнул.

Анежка долго упиралась, когда Шарка прибежала к ней и сообщила о своей победе. Дэйн уже уснул: мать переложила его на разваливающуюся кровать, на которой спали все трое, и собирала вещи.

– Ты уговаривала его? – прошептала Анежка тихо. – Умоляла эту старую свинью?

Радость испарилась. Потупившись, Шарка смотрела, как мать упрямо поджимает губы, глядя на мешок, в котором уместились все их пожитки. Вьюга требовательно стучала в окно, словно подгоняя их. Девочка подошла к матери и обняла ее, но слов не нашла. Долго, целую вечность, Анежка стояла не шевелясь.

– Милая, нам нужно уйти. – Голос матери дрожал, но был мягок. – Я не хочу, чтобы вы росли в этом месте, с этими людьми. Добром это не кончится. Если я дам слабину, Дивочак и на вас наложит свои лапы. Так происходит всегда, когда сдаешься…

– Давай уйдем хотя бы весной, мама!

Анежка присела перед дочерью на корточки: она была тощая, как уличная кошка, словно только ярость поддерживала в ней жизненный огонь. Кончики пальцев погладили девочку по веснушчатой щеке.

– Хорошо, – сказала Анежка. – Пока что мы останемся. Но пообещай мне, что больше не будешь ни перед кем ползать на коленях. Не дашь никому решать за себя. Будешь всегда ставить свою жизнь выше. Поняла меня? Обещаешь?

Ком в горле не дал Шарке вымолвить в ответ ни слова. Наверное, к лучшему. Даже сейчас, едва не оказавшись с детьми на улице, Анежка упорствовала в своей правде. Но Шарка все же кивнула, хотя в ее голове бушевала обида на мать, которая так прохладно приняла ее подвиг и принялась снова настаивать на своем. Тогда Шарка не понимала, почему это было важно, – и сейчас, спустя девять лет, уже забыв даже лицо и голос матери, начала лишь догадываться.