Трактирщику Дивочаку и его скромному «Хмельному Кабанчику» еще не доводилось принимать такого высокого гостя. И, кажется, больше уж не доведется. Барон Росенберк, кривясь, словно ему под нос сунули половую тряпку, бросил в недоеденный суп несколько грошей и выскочил в сопровождении свиты. Некоторое время Дивочак смотрел ему в спину, а затем обернулся и заорал так, что гости трактира вжали головы в плечи:

– Что ты наделала?!

Его вопли никогда не пугали Анежку, не испугали и теперь. Шарке казалось, что еще немного – и мать усмехнется трактирщику прямо в лицо, а тогда не миновать большой беды. Раз Дивочак позволил себе орать на Анежку в присутствии гостей, значит, он очень, очень зол.

– Сам подставляй зад высоким панам! – крикнула Анежка в ответ. – Раз ты так хочешь им услужить, кто тебя останавливает? А я…

– А ты закрой свой рот! Я дал тебе кров и работу, чтобы теперь ты дерзила моим гостям, лишала меня денег и еще смела на меня орать?

– Я не стану раздвигать ноги перед твоими драгоценными гостями, как твои девки. Если так уж надо, попробуй сам…

Она не договорила: Дивочак схватил ее и встряхнул. Анежка тонко вскрикнула: против трактирщика, похожего на косматого кабана, она казалась крошечной и хрупкой. Но силы в этом теле оказалось достаточно, чтобы выдернуть руку и завалить Дивочака на спины пьянчуг.

Дэйн в руках Шарки заревел, и девочка прижала брата к себе, пытаясь успокоить. Дивочак ненавидел детский плач: это напоминало ему о собственных детях, из которых ни один не дожил и до пяти лет. Дэйн же, как назло, уродился громким, в Анежку. Ему было всего два года, но он сообразил, что матери угрожает опасность, и ни в какую не собирался затыкаться.

Дивочак поднялся. Плач Дэйна и смешки вокруг только подкрепили его ярость. Он схватил со стола недопитую кружку и, облив пивом гостей, швырнул ее под ноги Анежке:

– Выметайся, неблагодарная тварь! Я дал тебе все и ничего не просил взамен, кроме уважения! Бери своих ублюдков и вали на все четыре стороны!

Шарка поймала его взгляд, и ей показалось, что трактирщик начинает остывать. К ней Дивочак относился тепло: в отличие от матери и брата, она была тихой, как мышка, послушной и милой с гостями. Но нет, всего лишь показалось… Дивочак снова повернулся к Анежке, дожидаясь ее ответа. Та отвела взгляд. Медленно, почти величественно, чтобы выразить ему свое презрение, она прошла к детям:

– Пойдемте.

«Куда мы пойдем, мама?» – спросила Шарка одними глазами, но Анежка уже размашисто шагала в сторону их каморки.

Анежка принялась собирать вещи, изо всех сил старалась не показывать, как она встревожена. Но руки у нее дрожали, а взгляд слепо рыскал по комнате, не находя того, что лежало прямо под носом. Шарка все качала Дэйна. Тот уже не орал и лишь морщился, когда она не откликалась на его требовательное «мама».