Пока они это делали, женщины кричали, умоляли, ругались, матерились (Натаха) — но с той стороны были только сопение и стук камней. Возможно, скоро Сэкиль придётся полюбить столь неприятных ей «крысов», потому что других источников еды тут не просматривается.

— Вода рьётся вниз, — сказала азиатка.

Из стены выходят и в неё же уходят многочисленные трубы и кабели. По нашей стороне много ударных повреждений, как будто по шахте пролетело что-то массивное и твёрдое. Именно оно оторвало кусок той трубы, из которой мы, на свою беду, вылезли. Одна из труб фонтанирует нетолстой струёй воды.

— Вода всегда льётся вниз, — заметила Натаха. — Вот если бы она лилась вверх — было бы удивительно.

— Она рьёся вниз, но не рьётся сверху. Хотя это пространство Пенроуза.

— Может, где-то там застряло большое ведро. Потом оно наполнится, и ка-а-ак даст нам по башке!

Настроение наше далеко от позитивного. Сидим. Смотрим в темноту, едва разгоняемую фонариком. Идей нет, сил нет, еды нет. Вода, и правда, льётся, тихо журча в гулкой тишине.

— Не свети в мою сторону, — сказала Натаха и завозилась на краю. Журчания добавилось.

— Осяроватерьная простота манер… — вздохнула Сэкиль, выключая фонарик. — Иногда я ей завидую.

— Завидуй молча. Посмотрю на тебя, когда припрёт.

— Кэп-сама, сто мы будем дерать?

— Да хрен его знает.

Я лёг на спину. Бетон жёсткий, но не холодный. Наверное, на нём можно было бы даже уснуть. Я бы не отказался придавить. Устал я от всего этого смертельно.

Сэкиль прилегла рядом, тесно прижавшись и обхватив рукой.

— Потеснитесь, голуби, — с другого бока притёрлась Натаха. — Знаете, я так заебалась, что хочется шагнуть вниз. Вот прям тянет. Но я туда уже нассала.

— Какая ты послая зенсина, Натаса. И за сто я тебя рюбрю?

— За то, что на моём фоне ты выглядишь красивой.

— Оу, это пости компримент! Но я и так красивая, сама по себе.

— Кто бы спорил… А кстати, что это там, вверху?

Я открыл глаза и пригляделся — сейчас, когда фонарик не горит, в переплетении труб виден слабый свет.