И он по-прежнему был один.

До тех пор, пока не пришел какой-то человек, который назвался Жнецом. Он улыбался, но улыбка не касалась его глаз. И губы его изгибались не по-доброму.

– Я уведу тебя, – сказал Жнец. – Все это обретет смысл, обещаю. Хотя ты и расстался с жизнью так, будто она ничего не значит. Я позабочусь о тебе.

Он стоял в сумерках перед чайной лавкой и смотрел на табличку в окне.

ЗАКРЫТО НА СПЕЦОБСЛУЖИВАНИЕ.

Хьюго ждал его внутри. Он предложил Камерону чаю.

Камерон отказался.

– Я сожалею, – сказал ему Хьюго, – о вашей потере.

Жнец фыркнул:

– Он сделал это по своей воле.

И эти слова показались Камерону ядом для ушей.

Он знал, что есть дверь, но он не верил этому. Жнец сказал, что она может вести куда угодно. Он сам ничего не знал. Хьюго не знал. Никто не знал.

– Там, возможно, всего лишь бесконечная тьма, – задумчиво сказал Жнец поздно ночью, когда Хьюго уже спал. Возможно, там вообще ничего нет. Камерон убежал из лавки.

Его кожа исчезла.

Трос порвался и исчез.

Крюк, что был у него в груди, растворился.

Он добрался до города и упал на колени посреди дороги.

Его последняя ясная мысль была о Заке, о том, как он улыбался словно солнце, и Уоллес знал, что желание снова почувствовать это было не только его собственным. Это было последним усилием человека, чей разум принадлежал теперь и ему. Это солнце было последним, что поддерживало его, пока его человеческая сущность распадалась.

И сейчас, здесь Уоллес сказал:

– Это несправедливо. Все это.