Камерон не плакал.
О, он пытался. Он пытался выдавить из себя слезы, пытался почувствовать
Гроб был открыт.
Он не мог заставить себя взглянуть на тело в нем.
– Ты уверен? – спросил кто-то из его друзей. – Не хочешь попрощаться с ним, прежде чем…
Камерон стоял у ямы в земле, а все тот же священник вещал и вещал о Боге и Его промысле, о таинственном, непознаваемом мире. Он смотрел, как Зака опускают в эту яму, и по-прежнему не чувствовал ничего, кроме холода. И что бы ни делал Уоллес, он не мог этот холод прогнать.
С ним остались на ночь. В течение нескольких недель он был не один.
Ему говорили:
– Камерон, тебе нужно поесть.
Говорили:
– Камерон, тебе нужно принять душ.
Говорили:
– Камерон, пойдем погуляем, а? Тебе нужно подышать свежим воздухом.
И наконец сказали:
– Ты уверен, что можешь остаться один?
– Со мной все будет хорошо, – заверил он. – Все будет хорошо.
Но хорошо ему не стало.
Он держался четыре месяца.
Четыре месяца он ходил из комнаты в комнату и звал Зака: «Мы так много должны были сделать. Ты