В той же папке лежало письмо, посланное Элиоту Д. Х. Лоренсом из Германии:

Мой маленький сумчатый (как, я полагаю, тебя называет Эзра), в тот миг, когда оказываешься в Германии, понимаешь. Ощущенье пустоты – и отчего-то опасности… Сам воздух передает это ощущенье опасности, причудливое щетинящееся чувство жуткой опасности. Что-то в германской расе неизменно. Она белокожа. Стихийна и опасна. Не так давно на одной из вечеринок Гёринга в Райхстаге я встретился с Хорэсом Джойсом и его женой. Вокруг него витает отчасти такая же атмосфера. Вокруг него жужжат и щелкают положительно диким манером неодушевленные вещи. Его сопровождает озноб мясницкой лавки. Чем скорей он навсегда покинет Англию, тем безопасней я буду себя ощущать. Вполне неаппетитный человек.

Мой маленький сумчатый (как, я полагаю, тебя называет Эзра),

в тот миг, когда оказываешься в Германии, понимаешь. Ощущенье пустоты – и отчего-то опасности… Сам воздух передает это ощущенье опасности, причудливое щетинящееся чувство жуткой опасности. Что-то в германской расе неизменно. Она белокожа. Стихийна и опасна. Не так давно на одной из вечеринок Гёринга в Райхстаге я встретился с Хорэсом Джойсом и его женой. Вокруг него витает отчасти такая же атмосфера. Вокруг него жужжат и щелкают положительно диким манером неодушевленные вещи. Его сопровождает озноб мясницкой лавки. Чем скорей он навсегда покинет Англию, тем безопасней я буду себя ощущать. Вполне неаппетитный человек.

Из тем, прослеживаемых в тех письмах, одна, похоже, сводилась к апокалиптической черте, отмеченной Лоренсом: Хоррору как физическому синониму звука. Всякая личность, встретившись с ним, казалось, переживает отчетливую слуховую галлюцинацию – подводный гул, прошедший огромное расстоянье и ныне приглушенный и таинственный, щелканье громадных клешней, всхлипы маленького ребенка, взлет самолета, ветер по безлюдной пустоши, камень, падающий в глубокий колодец. Хоррор будто бы имел способность подключаться к некой подсознательной фобии у них в душе.

Экер вспомнил, как лично он к нему впервые приблизился.

В Аушвице через центр Лагеря А шла дорога, называемая Лагерштрассе. Вдоль нее выстроились громадные кубики, по обе стороны – длинные каменные бараки, в каждом всего по два окна. Мимо них вот, помахивая прогулочной костью с платиновой рукоятью, и вышел с «Луга» лорд Хоррор, по щиколотку в грязи, что краснее была почвы галилейской. Его сопровождал духовой оркестр – выколачивал из своих инструментов громкий пророческий ритм освященья.

– Младенцы навсегда, – свистяще прошипел лорд Хоррор. – Сгнои господь их крохотные мертвые душонки!