Жаб тоже тронулся, и фигуру его оплетали ползучие трупно-синие трубки. К маленькому красному «фольксвагену» он обратился через плечо:

– В общем. Уебывай! Ты настоящий Иона. Вокруг тебя люди, как мухи, мрут. Я ни о чем не жалею; этим ты и знаменит. По следам твоих шин идут крысы, чтоб кормиться твоими объедками… – Голос его раздробился и убыл до полного ничто.

Ясно, что мистер Жаб болеет. Прежняя спесь его хотя бы притягивала очарованьем глупости. Колеса Херби карабкались по скопившимся здесь крутобоким дюнам. Никакая деятельность ума никогда не бывает сознательна, как записывал психолог Карл Лэшли. Херби ощутил, как кузов его освежает прохладный морской бриз, сдувает с него все инфицированное присутствие его бывшего друга.

Херби резко остановился. Он выкатился на высокий плоский полуостров. Отсюда вид на зловещую крючковатую гавань Бергена-Бельзена ошеломлял. Красное полуденное солнце посверкивало на море цвета вара, кое, будь у него ложка, он бы черпал и черпал, словно черничное пюре в сиропе.

В правом углу гавани, в вышине на скалистом утесе гнездился обширный и таинственный, эмпирейский и уединенный Концентрационный Лагерь Бельзен.

Слева от Херби по склону слоями спускалась расползающаяся промышленная конурбация, из которой выходила длинная труба. Из зева ее, нависавшего над морем, исторгался непрерывный поток тел. Мелких, крупных, старых и молодых, сплошь изнуренная плоть и хрупкая кость – все они наслаждались мигом свободы, а затем их всасывала под себя schwarz мерзость вод.

Херби глазел на плывущие цепи трупов, склеенные вместе в смерти, они пульсировали, как варикозные вены гангренозной и усохшей ноги, распределяясь по всей гавани и рептилируя к океану пошире – Священному Стиксу.

– Уииихиии, малыша, Валяй Джека, Щелкай-По-Щелкам, Валяй Джека.

При зове экстатического этого гласа Херби развернулся на месте. Он никого не видел. Рокот в одной из труб, что повсеместно торчали тут из песка, его насторожил. Обычно трубы изрыгали из своих подземных печей пламенный дым. Он обращал на них какое-то вниманье, только если ездил ночью. Множество перспективных автомобилей впарывалось в их навязчиво выступавшее присутствие.

– Давай, кошак, дуй. Валяй стену! – От верхушки одной трубы, тлея, поднялась черная глобула продуктов разложения и поплыла к нему. Он рассмотрел, что из глубин теплящейся черноты на него глядят самые испуганные глаза на белом свете. Он проводил глобулу взглядом – та ныряла и покачивалась над гаванью, покуда тоже не скрылась под всеобъемлющими водами Бельзена.