– Блятька, сюда, – Томми Морэн был следующим – и подал мне знак. – Лучшие выпивка и жорево.

Я смотрел, как на вершине рампы подался он в сторону, яко додо, та громадная вымершая птица, проворно проковылял вовнутрь, сокрушаючи в спешке своей немощных евреев, сминаючи все протоплазмичное человечество вблизи, – и вновь не мог не отметить толчеи ползучих, прыгучих тварей, что вечно двигались в симбиозе подле жида разумного.

Мир сей, с готовностию признаю я, есть место поистине кошмарное.

Секунды спустя Томми исчез.

Повторюсь. Под жарким небом Аушвица я наблюдал, как мое неохватное подобье, сработанное из кирпича и стали, поглощает всех и вся.

Моузли, Томми Морэн, товарищи мои и все, что двигалося вверх по той рампе и роем стремилося мне в челюсти, усасывалось во внутренний водоврат зеленых газов, рассасывающихся печей и неземных пламен. Здесь евреи и фашисты, птицы всякого полета, мартышки, тапиры, аллигаторы, непомерные рептильи и насекомые варилися и разлагалися на составные свои елементы; по меньшей мере, таково было мое ожиданье.

Кто б мог сварганить такое варево?

Но о сем молчок.

Пред образом моим евреи и фашисты единилися, их равный мрак достоин был виселицы. Однакоже лепилися они вместе, разделяючи ненависть и убожество друг друга, ибо тварьми и зверьми они были Инфернального Встряха, и утопали они в Седьмом Межреберном Пространстве Хоррора.

Етика – моя наглая блядь.

– Считайте меня косоглазым оптимистом, – сказал я, сияючи сырною улыбкою, а Спасительный Горб трубки моей тяжелел наслажденьем, – но вот стою я пред вами, одинешенек в мире грезы.

– Стой, смертный, стой. Ты не иди один. – Из толп лично ко мне обратился слабый женский глас.

Я вгляделся в женщину в сабо, отъявленно ниже меня. Пятьдесят лет назад фигура ея подо рваниною была б округлее. Седые власы ея были б светлыми, а на орлином, чуть ли не крючковатом носу имелись бы очки.

– Тише, мать, отпусти меня, – мило изложил я ей.

– Остановись и камень мой прочти. – Мольба в ея голосе едва ль выросла до шопота.

– Мать, попробуй помереть с достоинством. – Сей совет я дал ей бесплатно.

– Смерть времени мне на раздумья не дала – поетому смотри, как сам ведешь свои дела. – Ответ ея шваркнул по мне, вышибивши искру из кресала моего сердца.

Целенаправленно потянулся я в толпу и чиркнул одною из бритв своих ей по горлу.

Тут же колена ея низвели ея наземь.

– Сегодня – как я, – молвила она, а кровь плескалася жарко из щуплой шеи ея, однакоже ей по-прежнему доставало сил указывать на меня обвиняющим ссохшимся перстом своим. – Завтра – как ты.