Хоррор был тем гласом, коим вещал я миру.

С «Юнглинстера, Радьо Люксембург» на длине волны 1295 м я вещаю от имени Британского отдела психологической войны непосредственно на Новую Германью.

Из Германьи я вещаю на Англью и Америку с «Радьо Райхсрундфункхаус» в Берлин-Шарлоттенбурге, Deutschlandsender; тройной мощности длинноволновым 165-киловаттником в Цезене, Хамбурге и Бремене.

Но радьо «ЧОРНОДОМ»… о, сия станцья была прекрасною моею красоткою, хребтиною моею, и любил я ея истинно. Еженощно сквозь нея обихаживал я почтенную британскую публику сардоническими инсинцуацьями и младенческими парами; вокализуючи и задаваючи загадки в своей лучшей бонвиванной манере.

Для тех из моих слушателей, кто дожидался телеграммы от Короля, я ставил Бернарда Ригли, поющего «Нелли и 69-ники», а затем, для лож мелкопоместного дворянства до мест в партере – занимался рукомеслом своим с яростною дозою ебли мозга курсом на Рок.

– Ура чернорубашечникам!

Нет такого долга, пред коим я мог бы пасть с большею настоятельностию, нежели отбраковка еврейчиков. Равенсбрюк, Бухенвальд, Нацвайлер, Маленький Лагерь, Флоссенбург. Я катал язык свой вкруг мускулистости сих звуков, уже и прежде доказавши полезность слов болье дерзновенных.

– Я много люблю мою малышку, – говорил я машине своей, – и вот моя длань на ней.

Ибо жировик есть человечья сумма всего известного.

– Черчилл, та штука, кою мистер Чемберлен вытащил из политической канавы и сделал Первым лордом Адмиралтейства, расстрелял лланеллийских горняков в Тонипэнди. Сидел в Палатах Парламента с мухою на челе, спокойный, яко будьте-нате, покуда демонстранты Ярроу, блядь, голодали. Когда он был ЧП от Олдэма, а я проживал в нумере 187 по Бромптон-стрит в означенном городке, мне частенько доводилось встречать его в подпитьи на Юнион-стрит – днем либо же ночью шатался он там безо всякого стыда. По временам я выделял ему случайного пинка, когда валялся он в каком-нибудь парадном либо же на ступенях городской ратуши. Убей я его токмо там же и тогда же, прикиньте, какой катастрофы Англья сумела б избегнуть.

С тощею жестянкою под боком, превосходственно перенаполненной «Сарсапарильею – Кровяным Тоником» излюбленным моим Томми Морэном, я обустраивался со слюною, блещущей на челюсти моей, и с видом человека, узревшего Асгард впервые. Однакоже спокойным и соразмерным тональностию, при том что варево пенилось из сердца моего и утишало натиск мой и вздрызг.

– Несомненно, еврей – прилежный работник там, где можно получить выгоду, – я вынудил язык свой лизать сетку. – Германец иль англичанин может подумать: «Что ж, на сегодня я поработал, теперь можно отдохнуть и немного насладиться трудами своими».