Я попытался сосредоточиться и налил себе еще немного чаю.

— Я знала, что будет очень трудно, — заметила она. — Вам тоже кажется это трудным?

Я ответил, что несомненно. Она продолжала:

— И можно понять, что такие чувства совершенно естественным образом привели меня к тому, что я начала заниматься историей. То есть я определенно поняла, что могу заниматься историей, во всяком случае, некоторыми ее периодами. А затем я получила ваше письмо на день рождения, и это окончательно убедило меня выбрать в качестве специального периода для моего диплома бакалавра — с отличием! — именно двадцатый век. Более того, в магистратуре я продолжила заниматься именно этим периодом.

— Э-э… Мое письмо побудило вас к этому?

— Но это ведь был единственный способ, не так ли? Я хочу сказать, что не существовало иного способа оказаться рядом с машиной истории, кроме как устроиться на работу в историческую лабораторию, вы же понимаете? Но даже тогда я сомневалась, могу ли я воспользоваться ею сама, однако лаборатория принадлежала моему дяде Дональду.

— Машина истории, — сказал я, пытаясь зацепиться хоть за какую-то соломинку во всей этой мешанине. — Что такое машина истории?

Она выглядела озадаченной.

— Ну, это… машина истории. С ее помощью мы изучаем историю.

— Понятия не имею, о чем вы говорите, — признался я. — С таким же успехом можно сказать, что с ее помощью вы делаете историю.

— О нет, это запрещено. Очень серьезное нарушение закона.

— Неужели, — сказал я. Потом попытался как-то связать концы с концами: — Что до письма…

— Да. Я просто вспомнила о нем, чтобы прояснить вам момент с историей, но вы его пока что не написали конечно же, потому, боюсь, это еще больше вас запутает.

— Запутает, — кивнул я, — не то слово! Давайте придерживаться хоть какой-то конкретики. К примеру, это письмо, которое я, как вам кажется, написал. О чем оно?

Она пристально посмотрела на меня, затем отвела взгляд. Совершенно неожиданно лицо ее покраснело до корней волос. Она заставила себя снова взглянуть на меня. И я наблюдал, как ее глаза заблестели, а затем их заволокло слезами. Она опустила голову и закрыла лицо руками.

— Ты не любишь меня, не любишь! — застонала она. — Мне не нужно было приходить. Лучше бы я умерла!

— Она фыркнула мне в лицо, — возмущенно сказала Тавия.

— Все, она уже ушла на все четыре стороны, и моя репутация вместе с ней, — ответил я. — Замечательная работница наша миссис Тумбс, но чертовски консервативная. Скорее всего, она уволится.

— Потому что я здесь? Какая глупость!