Они с визирем — такие разные люди… Прирождённый политик, проведший всю жизнь во дворцах, и прирождённый же воин, ветеран множества славных кампаний в Великой пустыне и южных джунглях. Однако обоим не нравилось то, что они слышали.

Мощи голоса Сулима не хватало, чтобы огласить проповедь на всю площадь. Тут и там стояли люди в белых одеждах, повторяющие его слова, передающие их по цепочке.

— …и я спрашиваю: должны ли слуги всеблагого и всемилостивого Иама мириться с подобным? Возможно ли искупление греху того, кто закроет глаза и заткнёт уши? Ужели неизмеримая горечь наших женщин, днями и ночами оплакивающих поруганную святыню, не наполнит справедливой яростью сердца наших мужчин? Неверные подонки, хулители Иама и прихвостни Амоама, осквернители святейшего из городов, заполонили столицу. Не родит всходов земля, по которой они ступают! Дыхание их отравляет воздух! В ужасе и отвращении глядит Иам с небес на всю ту мерзость, что свершается ныне в великом Альма-Азраке. Доколе?!

Толпа черни загудела, пришла в движение. Она напоминала отвратительного паука, занявшего всю площадь, шевелящего бесчисленными жёсткими волосками — каждый из оных был человеком. Визирь всегда немного боялся народа, от которого был бесконечно далёк.

И сейчас он испытывал подлинный страх.

Валид, конечно, не боялся ничего. Возможно, не боялся даже Висельника — а чего-либо более пугающего визирь в своей жизни точно не видел. Перед глазами до сих пор стояла картина того, как наёмник резал горло Исхиле-Камаль. Как из-под клинка неожиданно мощным потоком лилась кровь, как смотрели на пашу остекленевшие глаза женщины. А взгляд Висельника не выражал ничего.

И так же было во дворце халифа. Висельник мог прямо там вспороть живот Джамалутдину-паше, и у него бы даже веко не дрогнуло. Совершенно ни к чему не потребен конфликт с подобными людьми. Но будто мало капризов юного халифа! Сулим ар-Наджиб уже выплеснул всю грязь этой истории на улицы города.

Как бы ни оказаться этим улицам залитыми кровью, причём очень скоро.

— Вольготно чувствуют они себя в столице, словно готовы оспорить право стать её хозяевами. Они пьют вино при свете дня, на глазах Иама, причиняя ему тяжкое оскорбление. Они расхаживают по улицам в нарядах, подобных одеждам демонов Амоама. Они нагло разбили здесь военный лагерь, откуда несомненно планируют вершить зло! Их шлюхи искушают правоверных своим развратным видом, пока наши женщины продают подонкам свои тела!

Сулима понесло так далеко, что визирь едва не рассмеялся. Альма-Азрак всегда ломился от падших женщин, продававших себя любым гостям: вот уж новость так новость! Но многих в толпе такие слова били под дых: сколько там молодых бедняков, неспособных заплатить родне желанной невесты? Если подумать, обычай мало отличался от того, о чём говорил Сулим. Хоть за пару баранов продай женщину, хоть за пару монет: всё одно смешная цена.