Чего бы она ни искала в моем лице, этого она не нашла. Надежда истаяла в глазах, и Шарлотта осела в кресле, безо всякого интереса глядя прямо перед собой. Доктор Хартман сделал жест. Я понял намек и удалился.
Двадцать минут спустя он присоединился ко мне в приемной:
— Гамильтон, в первый раз она выказала такой интерес к происходящему. Что могло его породить?
Я мотнул головой:
— Просто хотел спросить, насколько хороша ваша служба безопасности.
— Я предупрежу охранников. Мы можем отказаться от допуска к ней посетителей иначе как в сопровождении агента АРМ. Этого достаточно?
— Возможно. Но я хотел бы пометить ее трассером. Просто на всякий случай.
— Хорошо.
— Доктор, что выражало ее лицо?
— Думаю, надежду. Гамильтон, готов биться об заклад, что дело в вашем голосе. Его звучание может ей кого-то напоминать. Разрешите, я запишу ваш разговор, и мы поищем психиатра с похожим голосом.
Когда я поместил в Шарлотту трассер, она даже не шевельнулась.
Ее лицо преследовало меня на всем пути домой. Словно она два года ждала в этом кресле, не давая себе труда шевельнуться или подумать, пока не пришел я. Пока я наконец не пришел.
Мой правый бок, казалось, потерял вес. Это заставляло меня спотыкаться, пока я все пятился, пятился… Моя правая рука кончалась у плеча. На месте левого глаза зияла пустота. Из тьмы выползало нечто неопределенное, смотрело на меня единственным левым глазом, трогало пальцами единственной правой руки. Я пятился, пятился, отбиваясь иллюзорной рукой. Оно надвинулось. Я коснулся его. Я проник внутрь его. Отвратительно! Сплошные шрамы! Легочная полость Лорена представляла собой сплошную сетку трансплантатов. Мне хотелось выдернуть руку. Вместо этого я потянулся глубже, нашел его заимствованное сердце и сдавил. И продолжал давить.
Как я могу спать ночами, зная все это? Что ж, доктор, иногда ночами мне снятся сны.
Открыв глаза, Тэффи увидела, что я сижу в постели, уставившись в темную стену.
— Что такое? — спросила она.
— Плохой сон.
Она успокаивающе почесала меня за ухом.
— Ты совсем проснулась?