Их было много, Они были одним целым. Они чувствовали освещенную область присутствия, окруженную барьером неопределенного.
Которое тут же рухнуло.
Лукас резко осознал себя. Ощущение абсолюта исчезло, и его заменили громоздкие грани каких-то абсурдных мыслительных комбинаций.
Было так больно, будто нож отрезал целую заново приобретенную конечность; у него вдруг осталось лишь его собственное неудобное тело, неуклюжие периферии смыслов, ограниченное пространство «я». Его сознание все отчаянно отрицало. Отказывалось верить в такую потерю. Тянулось к звездам. Лукас вяло боролся с реальностью, которая требовала его внимания. На миг возникло чувство, что где-то поблизости открывается дверь и в комнату проникает полоса тьмы: лицо ӧссеанки мелькнуло перед его глазами, отчаянно знакомое, отчаянно безымянное. «Нет, беги отсюда, не стой во тьме, не тащи меня на поверхность, не уводи меня от Них, – безмолвно кричал он на нее. – Не мешай мне, уходи!» Однако, видимо, это был лишь мираж, ведь после этих слов женщина сжалась и пропала в дыме; исчезла без протестов, будто прошла сквозь него без следов; а затем бесконечность надломилась – и осталась лишь стерильная белизна больничной палаты… пластик, стекло и хром… безумие, столь отвратительно нормальное.
Все затихло. Погасли светодиоды, хотя у клиники наверняка был источник бесперебойного питания. Сумерки ворвались сквозь окна, пустота, реальность.
* * *
П
ятясь, Камёлё вышла из кабинета.
Корабли для него несравнимо дороже.
Так было всегда.
В коридоре пахло паленой изоляцией. Перед тем как отсоединить датчик Луса, первым ударом она выбила рубильник, а вторым взорвала запасной генератор. Не стала давать волю случаю. Отсоединила и коннектор в приемной, а дрӱэиновую ленту сбросила в шахту лифта. Аиӧ слабо тлело, словно забытые в камине головешки. В какой-то мере Камёлё ожидала, что Корабли после такого саботажа устроят бурю, но Их не было и следа. Царило спокойствие.